Ульяна Вольная - Женщина-Волшебство

Мой эксперимент продолжался до тех пор, пока не пришло время для следующего. Я стала подопытным кроликом в своих собственных руках.

Был среди всей этой шушары один кадр.

– Слушай, а у тебя, случайно, нет подружки-девственницы? – внезапно спросил он после секса.

– Нет, а тебе зачем?

– Хочу в жёны девственницу.

– Правда? А почему именно девственницу? Вдруг она тебе как человек не подойдёт?

Я никогда не понимала, как можно выбирать себе пару по каким-то внешним физиологическим критериям: цвет бровей, глаз, размер рук и ног, наличие или отсутствие девственности, волосатости или залысины.

– Ты дура, что ли? – злорадно захохотал он. – Не нужна мне жена, я просто хочу её трахнуть, и всё!

– А если ей захочется отношений, а не траха?

– Сделаю вид, что влюбился, что всё серьёзно, трахну и брошу, – сухо и агрессивно ответил он.

Я не знаю, удалось ли ему осуществить свой план, я в этом не участвовала.

Когда я была ребёнком, я задавала себе вопросы. И самыми часто повторяющимися и сложными были три: каково убить человека? как пережить изнасилование? что чувствуешь, когда являешься мишенью?

Мне было интересно, смогу ли исправиться с одним, другим и третьим и какой я получусь на выходе. Я не знала причину и корень возникновения именно этих трёх вопросов, но они всегда были со мной, сколько я себя помнила.

Чем дальше в лес, тем больше дров. Чем дальше я уходила в дебри лихорадочного, бардачного изврата, тем более низким становился градус окружающих меня пареньков.

Зимний вечер. Я дома. Звонок на мобильный телефон. Через полчаса за мной заехал знакомый мне парень. Мы поехали к нему на дачу. Я не знала, что там меня поджидают, как в сказке, двенадцать месяцев. Об этом мы недоговаривались. Это была ловушка.

Началась жара. Пекло. Сначала у меня из рук вырвали сумочку, потом схватили за волосы, горло, руки и ноги и потащили в одну из комнат. Я кричала, умоляла меня отпустить, не понимая, зачем применять грубую силу. Зачем причинять боль человеку, который даёт то, что тебе нужно? Зачем устраивать засады и насильственными методами издеваться толпой? Я не понимала этого со времён школы, я не могла понять этого и сейчас.

Меня бросили на кровать и закрыли в комнате. Я подбежала к двери и сквозь слёзы пыталась им что-то сказать, но у меня не получалось. Дыхание перехватывало, голос на непродолжительное время пропал от внезапного шока. Я кряхтела и скребла ногтями дверь. По ту сторону запертой двери я слышала дикий хохот, угрозы и мат.

– За что? За что вы со мной так? Что я сделала? Выпустите меня! Что вы вообще творите! – еле-еле шипела я.

Дверь открылась. И первый из них, кто зашёл в комнату, сказал:

– Мы не отдадим тебе вещи и не выпустим тебя отсюда, пока каждый из нас тебя не…

Он сказал так, что было понятно: если не подчинюсь и буду сопротивляться, начнут бить.

Осознав неизбежность ситуации, я на первой секунде впала в ступор, на второй секунде стала пуста, на третьей секунде моментальный поток мыслей, пришедших извне, накрыл меня невидимой лёгкой пеленой, которая давала надежду и освобождение моему телу:

«Быть избитой или быть истраханной? Если что-нибудь произойдёт с моим здоровьем, я напишу заявление об изнасиловании, потому что будет нечего терять, совсем нечего, если меня лишат моей самой важной радости в жизни, которая спасает меня от бесконечной неутихающей боли. Их посадят, а я наконец-то решусь сделать то, на что раньше духу не хватало. Если не будет противовеса боли, то не будет и меня. Я без похоти не справлюсь».

– Хорошо, – ответила я, утерев слёзы и собрав всю волю в кулак. – Я готова. Только я выберу, кто за кем будет идти. Давайте по списку, товарищи, – мой юмор не к месту подбодрил меня же саму в этой ситуации. – И каждый, кто заходит в эту комнату, приносит для меня налитую кружку пива!

После произнесённого мной слова «товарищи» я вспомнила свою тоску по СССР, явление которой не могла логически объяснить, как ни пыталась, но которая всегда была со мной. Почему-то мне думалось, что, если бы не развалилась эта страна, никогда бы не посыпалась моя жизнь: мама бы не прятала колбасу, меня бы не унижали в школе за то, что я выгляжу нищей, я бы нашла работу и смогла получить образование. Я считала, что Россия хуже, чем СССР. Эпоха, в которой мне удалось родиться, но не удалось пожить, была эпохой, благодаря которой, как мне казалось, во мне не умер человек. Советский Союз – страна, победившая вместе со всем миром фашизм. Россия – страна, в которой женщине приходиться работать проституткой или голым телом, потому что иначе не выжить. Я была рождена на последнем вдохе государства, остановившего мировой садизм, а не в побитой, изувеченной России. Эгрегор силы дал свои плоды.

А потом я вспомнила про киностудию «Союзмультфильм», мультики и себя маленькую, плачущую под «Голубой вагон», «Луч солнца золотого» и «Чунга-Чанга», когда кораблик был скован во льдах и потерялся. Есть доброе и светлое даже там, где вокруг насилие и боль. И я решила, что буду смотреть мультики, несмотря ни на что!

Расщепление – в тот момент я испытала это впервые. Когда твои эмоции и чувства отключаются. Состояние, когда ты не здесь и не сейчас, когда ты не ощущаешь своё тело. В тот момент мне не хотелось умереть. Я не чувствовала ни гнева, ни стыда, ни боли, ни радости, ни счастья, ни печали, ни уныния. Я чувствовала, что я где-то далеко-далеко, там, где любовь. Любовь, которая не требует унижения или насилия, любовь, которая созидает этот мир и каждый раз спасает его, какими бы парадоксальными и противоречивыми для понимания людей ни являлись методы спасения. Было всё, и не было ничего. Я растворилась в пространстве жизни ценой отравления себя на физическом уровне в виде алкоголя и насильственного секса, беспощадного, грубого и жестокого.

Гораздо позже я узнала, что я не одна такая.

Я не написала заявление об изнасиловании в милицию. Я боялась, что никого не найдут, что мне отомстят за правду, что люди меня же и обвинят в случившемся, что я никогда не выйду замуж из-за официального клейма.

Я никогда больше не встречалась ни с одним из участников цирка, ограничив круг половых партнёров до минимума.

Следующим этапом было психическое расстройство. Воспоминания о изнасиловании давали о себе знать. Это была депрессия. Теперь алкоголь я употребляла не для увеселения, а чтобы забыться и одновременно смириться: не могла привыкнуть к новой роли.

После изнасилования алкоголь и слёзы шли рука об руку. Я пила для того, чтобы рыдать, и я рыдала, когда пила. Чувство невероятного облегчения, вызванного совокупностью трёх элементов – я, алкоголь и слёзы, – давало мне уверенность, что плакать теперь я буду не одна: вместе со мной должно заплакать всё вокруг, живое и неживое.