Максим Мумряк - Один соверен другого Августа

Пройдя за шесть лет всеми возможными маршрутами Крыма и собрав гигабайты воспоминаний и фотографий сотен разных туристов-«смайликов» на фоне красочных морских и горных видов, Август к этому году сам себя чувствовал скорее горной достопримечательностью, вроде какого-нибудь водопада, каньона или скалы, чем восторженным первооткрывателем. Он заранее завидовал охающим от впечатлений, спотыкающимся новичкам и думал, что придется напрягаться и как-то мимикрировать в групповом восторге от зрелища в общем заурядного водопада, не такого уж глубокого каньона и совсем не похожей на Екатерину II скалы. Единственное, что могло взбудоражить чувства и разбудить задремавшего первопроходца внутри, и Август это знал наверняка, было появление Ее – женщины. Но и в самом фантастическом сне Август не мог представить себе такого развития сценария.

Направляясь через лагерь к спуску, ведущему на галечный пляж, Август решил поприветствовать профессора вблизи, и как бы между прочим выяснить все-таки причину утреннего шума, разбудившего его. Руководитель практики вставал, как положено командиру, раньше всех. За две недели горной жизни его ранние гудки к подъему стали привычными, и теперь, после завершения учебного процесса, он издали, будто потеряв свой утренний рожок, грустной фигурой у потухшего лагерного костра напоминал безработного возле закрытой биржи труда. Подойдя ближе, Август убедился в ошибочности первого впечатления: профессор никогда не сидел сложа руки. Знакомая, как музейный экспонат, укрупненная очками ширококостная голова склонилась над бумагами. Здесь, на природе, можно было подойти и фамильярно хлопнуть профессора по плечу и, не почувствовав там шести десятков годков и звона научных наград, брякнуть что-нибудь приятельское. Потом, согреваясь «кипяточком», расслабиться в эфирах внимания и остроумия. Восемь лет назад для бессеребряного витязя Августа профессор вырос камнем на распутье.

В те годы распутица была единственным показателем качества жизни в стране. И Авик, как многие, ощупью брел по бездорожью жизни, ища среди раскисшей жижи случайных встреч и событий ровную колею. И вот, как в сказке, посреди дикого поля стоял камень. При приближении профессор оказался сакральным мегалитом, фантастическая сохранность и мощь архитектуры которого и без иероглифов вразумляла путников. Занимаясь всю жизнь исследованием минералов и горных пород, он незаметно приобрел черты каменности и в характере, и во внешности. Замещение структурой камня особенно коснулось лица, которое было конгломератом несоразмерных обломков, сцементированных человеческой плотью. Грани голубоватых кристалликов глаз искрились где-то далеко за окатанной галькой носа, который, казалось, был случайно выплеснут волной на гранитные скулы и плиту подбородка. Август прочитал на профессорской скрижали свой дальнейший маршрут. И вся его последующая жизнь круто развернулась и пошла, как связка альпинистов, в гору.

Всякий раз, подходя к профессору, Август подспудно ожидал увидеть, как на клинописной табличке, какие-то новые указатели, стрелочки и знаки.

Гордей придет, и мгла уйдет! Гордей Лукич, как вам моя версия этого солнечного утра? – задорно, как горнист, выдал приветствие Август. Вчера было пасмурно, и ему было приятно прибаутками напоминать профессору мотивы его далекой родины.

Профессор происходил родом из далекого Пермского края, где в таежных лесах середины XX века еще были живы патриархальные и частью старообрядные нравы и обычаи и где тогда часто встречались Фокии, Елисеи, Матвеи и Луки с Гордеями.

– Да, порядок будет… – пробурчал профессор, не отрываясь от бумаг.

– Вы и тут все хлопочете? – сказал Ава, намекая на вечную занятость профессора в последнее время.

Гордей Лукич как послушный ученик оторвался от бумаг, и коллекция минералов на его лице повернулась к Августу на обозрение. Галька носа выветрилась до красного, и слегка шелушились от солнца и ветра шпаты щек.

– Занят, бездельник мой дорогой, ой занят… Такие же проходимцы, как ты, написали беллетристику, приходится обнаучивать ея… – он вздохнул устало. – Нашим благодетелям с ГОКа отчет готовлю. Может, и пойдут у них тальки. Да надо еще подготовить отчет по анновскому гранату. Домой вернемся, там некогда будет. Вот показываю вам, бездельникам, пример, а вы… Взял бы и писал здесь автореферат, у тебя ведь защита осенью! – профессор никогда не выпускал воспитательских розог из рук.

– Так дысь… осень-то, поди, аж после лета будет. А как тут летом думать о защите? Тута надо… быть наготове, ловить момент! Как грится, каждый солнечный квант в яблочко! – Август улыбнулся игриво, и профессор разгадал намек.

– А… стреляешь все? Эт тоже нужно. Что ж, наши дамы – достойная цель. Как выставят мишени поутру, с яблочками, дынями да арбузами из своих прелестей, захочешь не промажешь. Вроде прицелился точно, и… шарах дуплетом! И… пропал совсем. Так что я бы на твоем месте все же построил для начала защиту – из-за укрытия и стрелять спокойнее.

– Боже мой, профессор, – Ава сделал круглые глаза и почесал затылок для иллюстрации своей безграмотности, – я сейчас схожу за блокнотом. Такие тезисы нужно запротоколировать.

– Хм, эти тезисы записывай, не записывай, все равно придется тебе да и всем остальным снайперам вроде тебя проходить на практике. Так уж пошло от Адама. Это Евино племя… э, ну да ладно уж… не отвлекай меня, чертенок! – профессор говорил достаточно эмоционально, играя тембром в тон содержимого беседы. Его легко было завести на разговор, часто переходивший в монолог-проповедь, и он иногда сам обрывал себя на полуслове, вздыхая: «Старею, болтлив стал, как радио». На этот раз он решил вместо экскурса в истоки человеческой греховности ограничиться житейским примером.

– Значит, было как-то прошлым летом… Я рассказывал уже кому-то. Ты не слышал? Да про этих греховодников на пирсе? Мы проходили мимо Солнечногорского и на ночь остановились там прямо на пляже. Я утром проснулся раньше всех, как обычно полюбовался восходящим солнцем с берега и уже хотел пройтись по пирсу, запечатлеть, так сказать, мгновения бесчеловечности, да раз – вижу… хорошо хоть, первый заметил там парочку в костюмах Адама и Евы. Голые попы сверкают в утренних лучах! Эти бесстыдники вот прямо там, на пирсе, голышом вдвоем… – и выдержал целомудренную паузу. – А так бы, если бы и не заметил, не знал бы, что и делать. Хорошо – они меня не видели. Мне было неудобно больше, чем им там, на пирсе. Я уже шел назад, а тут наши девочки вылезли из палатки. Пришлось крикнуть громко, чтобы этих развратников спугнуть.

Гордей Лукич, рассказывая всякие истории, использовал их как отдых. Передохнув, он всегда резюмировал беседу чем-нибудь полезным, в зависимости от ситуации. Чаще всего это было шуточное нравоучение в форме готового тезиса: