Ирина Оганова - Падение в неизбежность

Тамаре стало страшно. Ей захотелось вскочить и бежать подальше от этого места. Она то и дело натыкалась взглядом на портрет Сони, и в голове крутились жуткие кадры преступления. Она не могла понять, как Татьяна может здесь жить дальше, ходить в ванную комнату, завтракать на кухне…

– Может, хочешь чаю?.. – Татьяна уже приготовилась сползти с дивана.

– Нет!!! Тебе надо уехать отсюда. Срочно поменять квартиру. Пожить у кого-нибудь, временно… Хочешь, я спрошу у Максима? – ляпнула Тамара, но понимала сама, как отреагирует на это Макс. Скорее всего, не одобрит её порыв. У них и нянька приходящая, ненавидит, когда кто-то из посторонних дома.

– Нет. Я не уеду никуда. Здесь Соня… Я чувствую её… Я ей нужна… – Татьяна сказала это таким тоном, что возражения были бессмысленны, словно она потеряла разум.

– Тебе уже пора, наверно. Извини, иногда мне невыносимо. Я справлюсь, ты не волнуйся. У меня нет родных, нет настоящих подруг… В восемнадцать лет я осталась одна, без родителей. Было трудно, и мне всегда казалось, я всего добилась, чего желала.

Тамара смотрела на Татьяну и вдруг поняла ясно и отчётливо, что больше всего она сейчас не хочет быть похожей на неё, как мечтала всегда, с самой первой их встречи. Тома просто ушла – крепко обняла её на прощание и ушла.

Она потом несколько раз звонила ей, Татьяна не брала трубку или отвечала, что всё хорошо, и, к счастью, не просила приехать. Тамара суеверно полагала, что горе заразно. Иногда становилось стыдно, и она готова была бросить всё и мчать на Радищева. Пыл быстро угасал, и она прогоняла все воспоминания об их последней встрече. Жизнь брала своё, и Татьяна совсем затерялась в памяти, и всё, что с ней было связано. Наверное, это была некая защитная реакция: забыть, отстраниться. Слишком тяжелы были мысли о ней.

«Господи! Я уже два часа сижу здесь», – Тамара с трудом поднялась со скамейки, спину ломило, и она чувствовала усталость, как будто сама перемыла внаклонку все полы в доме. Зашла в церковь. Там пахло ладаном, и одинокие старушки в платочках с безучастными лицами молча сидели на лавочках. Она всегда обращала внимание на таких, не от мира сего, женщин и задавалась вопросом: «О чём они думают в эти минуты и как истинна их вера?» В их глазах читалась боль потерь и какая-то необъяснимая уверенность в правильности своего выбора служению Господу.

Тома купила несколько свечей и прямиком направилась ставить за упокой Таниной и Сониной душ. Что говорить в таких случаях, она не знала, просто представила Таню такой, какую увидела впервые: красивой, уверенной, полной сил… «Как она жила всё это время? Она ушла в семьдесят… Было ли ещё что-нибудь светлое в её жизни или только жалкое существование стареющей, никому не нужной женщины. Как страшно!» – она поставила свечки за всех близких и ещё долго не могла уйти из этого места защиты и покоя.

Эдик безмятежно спал в машине, на полную откинув сиденье, и не сразу отреагировал на её настойчивые стуки в окно. Обычное раздражение не появилось, лишь глухое равнодушие ко всему, что происходило вокруг. «Завтра же скажу, что уволен… Хватит, натерпелись…»

– Домой! – холодно отчеканила Тамара.

Шарахаться по городу, вызванивая кого-нибудь из подруг, посидеть в ресторане, как было заведено последние лет пять, – желания не было, да и Максим обещал сегодня вернуться с так называемой командировки. Ещё вчера, зная, что он приезжает, она бы и глазом не повела. Приезжает и приезжает. Ей-то какое дело! Сейчас нестерпимо захотелось домой и ещё позвонить Славке, узнать, что у него и как. Судя по времени, уже должен вернуться с тренировки. Набрала несколько раз – телефон вне зоны действия сети. Потом соединился, Слава трубку не взял. Стало непривычно страшно, словно он опять пошёл в первый класс и оторвался от её юбки.

Тогда она и часу не могла прожить, если не была уверена, что с ним всё хорошо и, главное, никто не обижает. Звонила классной каждую перемену и чуть ли не требовала детальный отчёт. Классная стойко терпела надоедливую мамашу: гимназия частная, и не такое случалось, к разным фантазиям родителей привыкла, не спорила.

Макс, наоборот, вбивал сыну, что надо быть мужиком, не бежать к мамке защиты искать и правосудия, а самому разбираться, если что, и постоять за себя, можно и в морду дать, коли потребуется. Вот здесь и будет у него поддержка семьи, главное, не дрейфить. Тамара была уверена, что такие методы воспитания – от быдловатого детства в провинции, частенько спорила с Максимом, даже до ссор доходило, но дурного слова в её адрес не позволял, ну только если «дура законченная». Сам матерился безбожно, но был убеждён, что матери своего сына нельзя такие слова кидать, недостойно. А в последнее время и это куда-то подевалось, мог и оскорбить, несдержан стал, правда, потом сухо, но извинялся. Она и сама часто нарывалась, нет-нет да и проедется по его любви к лоховству, хотя в большинстве случаев, стиснув зубы, терпела.

То, что у Максима есть вторая семья, она сразу ни секунды не сомневалась: просто так разговоры ходить не будут, и факты неопровержимые у её знакомых имелись. Только ни к чему они ей. Ревность неожиданно с новой разрушительной силой набросилась на Тамару: «Никогда не привыкну! Что я не учла, в чём мой просчёт? Сгубила самоуверенность и тупая вера в здравый разум Максима. Типа: зачем ему искать приключений на задницу, когда всё так по-людски устроено в доме… И что теперь? Моё мнимое счастье от осознания того, что теперь можно делать, что хочешь, и спать, с кем захочешь, безнадёжно рушится. И было всего лишь горьким утешением моего поражения. Никому по большому счёту я не нужна. Одна ложь кругом!» Перед глазами неотступно маячила Татьяна, то величественная и прекрасная, то жалкая и раздавленная жизнью. Домработница открыла дверь, и она услышала голос сына, который громко доносился из кухни. «Басит, как взрослый мужик!» – Тома улыбнулась и немного успокоилась. Славка вышел в прихожую встречать мать.

– Ты что трубку не берёшь?! Сколько раз просила…

Следом показался Макс. Он был в прекрасном расположении духа и даже радостно приобнял Тамару, потом сильно прижал к себе и смачно чмокнул в щёку. А Слава по своей подростковой застенчивости начал, как обычно, выворачиваться ужом из её объятий с вечным «Ну мам!»

«Семейная идиллия! Кому скажи, что чёрт-те что дома творится, – не поверит!»

– Ты что такая смурая? Устала? Что-то случилось?

– Не в театр же ходила! На похороны… – буркнула Тамара и пошла в гардеробную стягивать доспехи. Максим за ней.

– Может, поужинаем в ресторане?

Он непривычно был внимателен и почти как раньше по-родному не отводил глаз. «С сучкой своей, скорее всего, разругался! Добренький!» – пыталась злиться Тамара. Не получалось. Она была рада, что он наконец решил провести с ней вечер. Этого давно уже не случалось: то устал, то нет желания… Ему было неловко находиться с ней один на один. Спать вместе не считалось: завалится, если дома, первый на огромную кровать, ещё одиннадцати нет, и мгновенно заснёт как убитый. Она ночная птичка, до трёх может валяться в гостиной на диване перед телеком, а потом полусонная брести на свою законную половину. А рано утром его и след простыл. И так каждый день, без исключения, и стало привычно, вроде всегда так и было.