Роман Пивоваров - Пробежка по углям

Чаще всего мы видимся по выходным, садимся за стол, разливаем заварку из керамического чайника и пьем чай. Ты даже представить себе не можешь, о чем можно поговорить с дядей Ираком. Я спрашиваю его о работе, на что он отвечает: «Все еще лампочки вкручиваю». Потом он спрашивает, как мои делишки. Да, он так и говорит, «делишки». Рассказываю, как мы с Вано чудим на переменах. Когда никого из учителей и приставов на коридорах нет, открываем окно, сгребаем снег с подоконников, лепим снежки и бросаем в тех, кто стоит к нам спиной. Это круче, чем бросаться снегом на улице. Вано придумал такую штуку, как «ледяной сосок». Для этого нужен снег и лифчик, и, желательно, чтобы в нем была девушка. Слышал бы ты, какой визг поднимают девчонки. Оглохнуть можно.

Кстати, дядя Ирак оценил историю о «ледяном соске», он даже чаем поперхнулся со смеху. С ним не стыдно говорить о девчонках.

За такими беседами мы выпиваем литры чая и лениво подшучиваем друг над другом, словно друзья-сверстники. Так продолжается до тех пор, пока мочевой пузырь не наполнится с вершком. Обычно дядя Ирак сдается первым, возраст все-таки. Он срывается с места и на ходу кричит: «…Кто первый до сортира, тот мужик!». Я бегу за ним вдогонку. И, как болван, каждый раз: «Так не честно!». А он отвечает: «Забудь… Будто бывает честно». Это уже стало чем-то вроде традиции, понимаю, звучит немного странно, но мне нравится такая воскресная традиция.

Общение с дядей Ираком помогает отвлечься, перестать думать о всяком дерьме. С учебой у меня сложно в последнее время, задают много заданий, и мне приходится сидеть до самой ночи. Мне интересно, кто-нибудь еще сидит так долго за конченными учебниками?

Как ты успел заметить, мы с дядей Ираком сильно сдружились. Правда, так было не всегда, раньше мы были просто соседями, никакой дружбы. Наверное, все началось после того случая в душевой. Да, так оно и было.

Я вернулся с процедур, потный и вонючий, вот и пошел в душевую. Занято. Свет горит, и ни звука. Возвращаюсь через двадцать минут – без изменений. Подумал, Майя вертится у зеркала, но где тогда музыка? А здесь тишина, ни тебе шорохов полотенца, ни шума воды. Я постучался. Тишина. Думал позвать соседей, но доперло – еще все работают.

Ох, как же я трусил входить в душевую. Мало ли, что происходит. «А вдруг там никого нет? Может, просто кто-то забыл выключить свет?» Подумал, чем плохая мысль, тогда-то я и нашел дядю Ирака.

Вначале я увидел разбросанное по полу тряпье, воняло кислятиной. И только потом заметил ногу. Она свисала с угла душевого поддона. Шторка отдернута, бледное тело в пупырышках, лицо впечатано в поддон. Трусы спущены, повисли на бедрах. Под животом желтая лужа. Печальное зрелище.

Я медленно отходил от ступора, мозги не соображали, снова дернуло бежать за помощью, опомнился – звать некого. Я страшно испугался. Нет чудовища страшнее неподвижного человеческого тела.

Кожа оказалась такой же холодной и липкой, как я и представлял. Аккуратно подтянул мокрые трусы: не хотелось задеть сморщенный член. Фильмы врут: никто не станет спокойно сидеть в ванной, пока его поливают ледяной водой. Ругань, махи руками, пару раз он все же меня задел.

Ирак постепенно трезвел, перестал буянить и не пытался меня убить. Когда дядя Ирак откинулся на кафельную стену, весь скрюченный и бледно-синеватый, я понял – с водными процедурами пора заканчивать. Он смотрел в пространство, и плечи его вздрагивали.

– Пжалста-а… – сказал он, закрывая лицо, по его худым рукам стекала вода. – Хват-т-ит.

Я отключил воду, одежда промокла, на полу потоп. Я подал Ираку полотенце и помог выбраться из душа, провел по коридору в комнату и приготовил сладкий чай. Он лег в постель и сразу уснул.

Знаешь, я ничего ему не сказал. Кто-то стал бы осуждать, нести всякую шелуху о совести и морали, и о том, как нужно себя вести. Понимаешь, людям нравится осуждать других. А я вот что думаю: пусть каждый отвечает за себя. Все мы не святые.

Рассказал я тебе эту историю не затем, чтобы выставить дядю Ирака плохим, а себя хорошим. Нет. Я хотел сказать, что людьми нас делают не счета в банках и не узнаваемость в супермаркете, а элементарное неравнодушие к другим.

10 марта, четверг

Прислушиваюсь к тишине и различаю звук «тик-так», секундная стрелка забуксовала на месте. В детстве, еще до школы, мама говорила, что в часах живет человечек, дергающий рычаги стрелок. Она учила быть осторожным с часами. Однажды часы остановились, и я подумал, что человечек умер. Мама меня успокоила, сказала, что он живой, просто проголодался, устал, вот и уснул. На следующий день мама купила батарейки, человечек проснулся, и он снова заработал.

Недавно отмечали День матери. Так вот, хотел прикупить маме подарок, а карманы пустые. Ну, естественно, не стал же я у нее просить. Свою заначку промотал в LaserTag с Вано. Это было давно, до болезни Вано. С тех пор у меня заводилась кое-какая наличка, но все равно мало на подарок. В общем, мне пришлось одолжить.

Женщина из цветочного сказала, что это растение не требует много внимания: главное не забывать поливать, не держать на солнечном месте и не ставить горшок близко к окну. Пока она перечисляла все «НЕ», я как-то засомневался в его неприхотливости.

Цветок маме понравился. Хотя обычно она делает вид, что можно обойтись без подарка и повторяет: «Лучший подарок – это твоя любовь, ей не назначишь цену», в этот раз она промолчала и крепко обняла. Она еще минут десять не выпускала цветок из рук и остаток вечера посматривала на стол. Мама вообще любит растения, говорит, что они все чувствуют. Вот почему подсолнухи за день поворачивают головы с Востока на Запад – тянутся к теплу, как и замерзшие люди протягивают ладони к огню.

На той неделе я нашел пузырек «Инказана» на столе. Инструкцию не нашел. Не знаю, как раньше, но сейчас информацию ищут в одном месте. Из «Википедии» я вычитал, что это антидепрессант. Показания:шизофрения, маниакально-депрессивный психоз, сосудистые заболевания мозга и легкая депрессия. Отпуск:по рецепту врача. Хоть я не особо-то шарю в медицине, но кое-чтосоображаю: лекарства по рецепту – это серьезно.

Я приехал от Вано. Мама лежала на диване, завернулась в плед и плачет без звука. Я сел рядом. Выглядела она расколотой. Меньше всего мне хотелось донимать ее вопросами, но и откладывать тоже некуда.

– Мама?..

– А-а?

– Тебе опять плохо?

Она зажмурилась, и в уголках ее глаз собрались слезы.

– Нет, Давид… О чем ты? – она вытерла лицо. Глаза ее блестели. – Все в порядке.

– Тогда почему ты плачешь?

В этот раз она не нашла, что сказать, измученно улыбнулась, взяла сигареты и вышла из комнаты.