Михаил Синягин - Судьба Центрогаза. Сага о ребятах с нашего двора

– Надо какую-никакую нагрузку взять. Общественную. Я подумаю, а то нечего в ней будет написать.

На следующей неделе он спросил своего приятеля Витьку Макарова, комсорга факультета, нет ли какой общественной вакансии.

– Тебе зачем? – удивился Витька.

– Характеристику надо, – честно признался Дима.

– Ты мне халтуру сделаешь, а я тебе помогу.

– Какую халтуру?

– Надо одной заочнице курсовую контрольную по химии написать. Бабе моей. Светке.

Ну, для Димы это было простым делом. Ему хватило одного вечера, и работа была сделана. А Витька в ответ предложил стать ему заместителем председателя ДОСААФ. Это как раз была должность для комсомольца.

Была в ДОСААФе одна золотая жила – курсы автолюбителей. Почти все институтские парни имели к четвертому курсу права. Обучение входило в курс на военной кафедре, но была еще масса людей, которым автоправа требовались. Все же происходила массовая автомобилизация. К Диме, которого председатель институтского общества определил на хлопотную должность заведовать направлением на курсы, потянулись граждане, главным образом девушки.

От Димы требовалась всего лишь подпись на стандартной бумажке направления, но как же силен административный ресурс! Почти всесилен! Дима кожей ощущал его мощь, когда испытывал на себе заискивания, лесть, заигрывания, откровенный флирт, предложения подарков и прочие кошмарные проявления зависимости людей от обладателя права подписи.

Весна! Что ты с нами делаешь! Надуваются бутоны, лопаются почки, и гормоны начинают бурное движение в сосудах. Кончается спячка, начинается жизнь.

Пришла весна и в Димину жизнь. Новыми глазами увидел он Лену Птичкину, которая, следуя примеру подруг, обратилась к нему за подписью. Лена тоже увидела его как будто заново. Быстро простила она ему зимние обиды, как будто их и не было вовсе. Все, что они накопили ранее, в эту последнюю их весну потребовало реализации.

Они встретились в тот же вечер и, не договариваясь ни о чем, повинуясь только своему инстинкту, отправились на квартиру к Диме. На их счастье родители отсутствовали, отъехали накануне в Карловы Вары на воды.

Дима, не раздумывая, бросился в Ленины объятия, а она их ему немедленно открыла. То, что она раньше запрещала, талантливо играя роль недотроги, теперь разрешалось, более того – поощрялось! Они целовались и не могли нацеловаться. Оказалось, что Ленка классно целуется.

Дима без задержки пролез рукой в разрез блузки и мягко прихватил волнующуюся грудь Лены.

– Подожди, я сниму, – шепнула она.

Пока она снимала блузку и бюстгальтер, Дима ловко и быстро опрокинул диван и превратил его в просторную кровать. Простыня и две подушки мгновенно проследовали из платяного шкафа.

– Я в душ, милый, – шепнула Лена и вышла.

Когда она вернулась, запахнутая в цветастый импортный халат, принадлежавший, понятно, Диминой матери, Дима сам отправился в душ.

Когда он вернулся с натянутыми от возбужденных гениталий трусами, он увидел на постели в призрачном лунном свете почти совсем обнаженную Лену, кожа которой светилась, точно облитая жемчугом. Грудь ее призывно напряглась и ждала Диму.

– Какая у тебя потрясающая кожа, – тихо сказал Дима и поцеловал ее прямо между грудей, – это какое-то чудо!

– Говори, говори, – шептала Лена, – говори…

Дима спускался губами ниже: от груди к пупку, Ленин живот при этом волнообразно колебался, а сама она начала постанывать. Прикусив зубами резинку трусиков, Дима потянул ее вниз и затем, неторопливо помогая себе руками, стянул трусики на Ленины бедра. Лена, для облегчения задачи, немного приподняла свою восхитительную попку.

– Какая ты нежная, – провел Дима рукой по внутренней поверхности бедра девушки, – я с ума схожу!

– Говори, говори! – стонала Лена.

Дима поцеловал тонкий завиток светлых волос и подумал с уважением: «Да она настоящая блондинка!»

Он порывисто сорвал свои трусы, обнажив член – туго натянутый, как толстый стальной канат. Он, как Диме теперь казалось, жил собственной жизнью, вел себя самостоятельно и тянул Диму туда, где ему хотелось быть больше всего на свете.

Лена лежала, раскинув широко ноги, и одной рукой взяла его за член, а другой тянула его к себе за кудрявый затылок.

– Иди, иди ко мне… – грудь Лены вздымалась. – Ты только в меня не спускай, ладно? А то у меня уже был случай. – вдруг тихо и внятно сказала она.

В голове низко бухнул колокол, а в грудь Димину, наоборот, ударил айсберг! Острый и прозрачный с голубыми прожилками. Примерно такой, от которого погиб «Титаник». Тело его мгновенно окоченело, замерзло и застыло, один только член в дрожащей Лениной руке шевельнулся, увял и выскользнул. Дима тихо сполз на пол и, скрипя замороженными суставами, надел трусы. В голове было тревожно. Ему показалось на минуту, что между ушей у него разместилась проволочная клетка, внутри которой взад-вперед сновали сумасшедшие попугаи. «Что ты дуришь? Трахни, трахни ее немедленно!» – чирикал один. «А зачем она спросила? – визгливо интересовался другой, – может, она какую-нибудь аферу с беременностью придумает, что тогда?» «Как? Разве она не целка?» – притворно скорбел третий. Четвертый сказал убедительным басом, как говорил декан факультета: «Вспомни, что Олька с Кириллом сделала!» Остальные просто галдели, а что – не разберешь.

Эти воспоминания до того разбередили Димину душу, что он полночи не мог заснуть. Когда же это удалось, то его немедленно посетил сон, который он тогда совершенно не понял, и только значительно позднее придумал он этому сну истолкование. Правильно он это сделал или нет, мы не знаем. Впрочем, сон был как сон, не лучше и не хуже других, просто он запомнился.

Снилось ему, что будто бы учился он в девятом классе, и по литературе было у них сочинение. А тема была такая: «Образы писателей в романе Булгакова «Мастер и Маргарита»». И будто бы Дима выбрал себе в герои Ивана Бездомного. Будто бы Дима писал, что Булгаков вначале Ивана очень не любил, что будто бы Иван был для него воплощением тех ужасных ремесленников политико-литературного блуда, которые не только голову заморочили всему русскому народу, но и преследовали самого Булгакова.

Но вскоре, столкнув бедного так называемого поэта с сатаной и увидев жуткие последствия этого, Булгакову стало жаль Ивана. Стал он его жалеть, а потом и любить и понимать. Сделал он его внимательным ухом Мастера, поверенным в его самых сокровенных тайнах.

Выходит, Булгаков поверил, что даже такой литературный мерзавец, проходимец и паразит, каковым без сомнения был Иван Бездомный, может испытать духовное перерождение?

Да, да, может! – утверждал Дима в сочинении, – но только для этого надо встретить настоящего сатану, сойти с ума и пройти через сумасшедший дом, где твою больную душу, возможно, совсем и не вылечат, но она, возможно, очистится.