Николай Свительский - Дети войны. Чёрная быль

В этом году выдался богатый урожай. Убирать выезжаем всей семьёй, собирались с раннего утра.

– Бронека возьмём с собой или оставим с дедушкой? – спрашивает Ядвига у отца.

– Как же я буду без помощника, – улыбается отец, берёт меня на руки. – Будешь помогать, сынок?

– Буду! Ещё как буду! – радуюсь я, прижимаясь к отцу.

Мы на ржаном поле. Мать усаживает меня на разостланном рядне возле копны, сложенной из снопов. Ставит возле меня кошелку:

– Тут еда наша. Стереги от птичек, дорогой. Ты наш помощник.

Мне хорошо видно, как мать, ловко взмахивая серпом, подминает густые стебли ржи. Ядвига, сдвинув на лоб запыленную белую косынку, не отстаёт от неё. Отец вместе с Антоном вяжут снопы и укладывают «колодцем» в копу. Сверху укрывают копу снопом потолще, словно шатром, раздвинув щетинистые колосья.

К вечеру, уставшие и счастливые, собираемся домой. Отец рассаживает нас в телеге на пахучее сено, покрытое разноцветной дерюжкой. Ядвига и мать – посередине телеги, Антон – сзади, свесив босые ноги. Меня отец усаживает рядом с собой, на передке. Одной рукой обнимает меня, прижимая к себе, в другую берёт вожжи. Вороные бегут ровно, фыркая и встряхивая гривами, отмахиваясь от назойливых оводов. Я с восторгом смотрю, как сверкающие на солнце подковы глотают убегающую из-под копыт дорогу. Дома нас встречает дедушка. Въезжая во двор, замечаем на небе чёрную тучу громко каркающих ворон. Их так много, что даже неба не видно.

– Опять вороньи тучи, и всегда с одной стороны, от Чернобыля: жди беды, – говорит мать с тревогой, ставя на землю кошёлку и глядя на небо.

Ядвига тоже, не отрываясь, смотрит на пролетающих ворон:

– С тех пор, как мы переехали сюда из Львова, только и слышу: Чернобыль – беда! Чернобыль – жди беды. Почему этот город называют Чернобылем? Чернобыль – это же трава, горькая полынь, да и только. Какой беды оттуда можно ждать людям? До Чернобыля – сорок километров. Рассказывают какие-то небылицы, да ещё и крестятся при этом.

Ядвига подходит к дедушке, кладёт руки на его худенькие плечи.

– Может вы, дедушка, знаете, про какую такую беду говорят люди?

Дедушка, раскуривая свою трубку и поглядывая на вороньи тучи, задумчиво говорит:

– В тех местах, где город Чернобыль, издавна живёт легенда, а может и быль: жили там хорошие люди, долго и счастливо жили, много веков. Потом пришли плохие, и случилась большая беда. Всё, что там было: дома, поля и все люди – погибли враз и навсегда. В народе эта легенда живёт как «чёрная быль». И место то заросло полынью. Так и город назвали, нехорошее это место…

– Ну, и не нужно там жить, земли же много вокруг, – Ядвига, не скрывая тревоги, направляется с дедушкой к дому.

Они приехали в село на рассвете.

Машина, крытая брезентом, остановилась напротив нашего дома. Из неё вышли двое солдат и офицер в синих галифе и фуражке со звездой. Ядвига с матерью развешивали бельё на верёвках во дворе. Я стоял у корыта, в котором оно было сложено, и видел, как офицер говорил что-то солдатам, показывая рукой на наш дом. Я забежал в дом. Отец и дедушка смотрели в окно, они всё видели. Отец взял меня на руки, начал быстро ходить по комнате. Встревоженные, вбежали Ядвига с матерью. Отец сказал им:

– Что бы со мной ни случилось, берегите себя.

Дедушка подошёл к отцу, тихо произнес:

– Вот и до нас добрались, сынок.

Дверь распахнулась, появились двое солдат, стали по обе стороны. За ними вошёл офицер. Худой и сутулый, с лицом, изъеденным оспой, глаза мутные и злые. Он расстегнул висящую через плечо сумку, достал из неё лист бумаги, громко произнёс:

– Я – уполномоченный НКВД! Сообщаю, что вы, гражданин Стаховский Казимир, арестованы как враг советской власти и будете отправлены в лагерь для военнопленных польской армии, воевавших против нашего народа. Вы, гражданки Стаховская Ганна и Стаховская Ядвига, – он резко повернулся к матери и Ядвиге, – тоже арестованы и будете отправлены в лагерь для семей врагов народа.

Затем он сапогом толкнул дверь в нашу с Антоном комнату.

– Вижу, не все дома. Ну да ничего, подберём позже, – зловеще произнёс он, подойдя к отцу, – никуда твоему сыну от нас не скрыться, и брату твоему Роману тоже. Даже в Донбассе, под землёй, но найдём.

Дедушка при этих словах опустился на лавку у стены, закрыв глаза, что-то шептал. Задержав взгляд на мне, уполномоченный сказал, подойдя к дедушке:

– Мальца заберёте к себе. Потом о нём позаботится советская власть.

Его бесцветные, близко посаженные глаза выражали злобу и торжество. Из-под козырька фуражки едва выглядывали низкий лоб и рыжие брови. Он подошел к сундуку и рывком поднял крышку.

Заглянув внутрь, стал выбрасывать на пол всё, что было в сундуке, намеренно становясь сапогами на чистое бельё, одежду. Неожиданно лицо его злорадно исказилось. В руке он держал конфедератку.

– Пан застемповый, надеялся, что ещё пригодится? А ведь действительно пригодилась, ты её сейчас оденешь – и в путь-дорогу. Надеюсь, это будет твоя последняя дорога!

Солдаты стояли у двери, ведущей в сени, прислонив винтовки к стене, молча наблюдали за действиями своего начальника.

– Фролов! Выйди во двор, осмотри гумно, сарай, проверь там всё, – приказал уполномоченный одному из солдат. Солдат, что поменьше ростом, взяв винтовку, вышел. Со двора послышались рычание и громкий лай Волчка.

– Ерёменко! Выйди и успокой псину, – приказал уполномоченный другому солдату, добавил в спину: – Успокой навсегда! И смотри, чтоб никто из соседей не подходил к дому.

Через минуту во дворе раздались выстрел и жалобный визг Волчка. Потом наступила тишина.

– Собака тоже оказалась врагом народа, – взглянув на уполномоченного, с презрением сказала Ядвига.

– Отпустите жену и дочку. Меня можете забрать и делать со мной всё, что вам приказали, – произнес отец, застегивая верхнюю пуговицу на своей полотняной рубашке.

– Умный, значит. Знаешь даже, что мне приказано.

Уполномоченный достал из кармана галифе портсигар, вынул папиросу. Прикурив от зажигалки, подошел вплотную к отцу, выпустил дым прямо ему в лицо, произнёс ехидно, с издёвкой:

– В восемнадцатом во Львов въехал польским уланом, а теперь решил сельским жителем стать, землю пахать. Думал затеряться.

Брата решил отправить в Донбасс, чтобы он среди шахтёров за «своего» сошёл. Не получилось! До него тоже очередь дошла.

Зловеще, повысив голос и покачиваясь на носках, самодовольно добавил: