Олег Ждан-Пушкин - Оазис

Поняв, что уехать до Нового года не удастся, Андрей решил несколько благоустроить землянку. Во-первых, в узком проходе-коридорчике, что вел вверх, сохранились осада и петли второй двери. Андрей раздобыл две доски, сбил, подогнал – ветер перестал задувать снег в щели. Во-вторых, обмуровал кирпичом, взятым здесь же, с фундамента бывшего дома, железную печку-бочку – она стала хранить тепло. В общем, с каждым днем жилище все лучше служило им.

Наскоро перекусив картошкой, хлебнув кипятка и засунув кусок сахара за щеку, Тишок надевал маленький ватник – Андрей заказал в местной пошивочной артели инвалидов, – нырял под армейскую шапку-ушанку и становился в ожидании у двери. Перед выходом Андрей протягивал ему три рубля – Тишок разглядывал бумажку, как волшебный билет, таящий исполнение желаний. Деньги Андрей давал ему с одного примечательного дня…

Их путешествие по базару начиналось всегда с толкучки, с того места, где постоянно сидел маленький бородатый старичок и с удивительной ловкостью вышивал «крестом» – продавал крючки и пяльцы, а Тишку, наверно, казался фокусником. А может, он представлялся привратником базарного мира, старым гномом, к которому следовало подойти и восхититься, если рассчитываешь получить полную меру удовольствий и чудес.

Еще шаг – и они погружались в огромную, волнующуюся, плещущую толпу, точнее – она налетала на них, бестолковая, орущая, пляшущая на декабрьском морозе толкучка.

Пожалуй, Тишку было интереснее, чем взрослым: все самое замечательное находилось ближе к его глазам – петухи с подвязанными крыльями в кошелках, поросята в мешках, ноздри коров, хвосты лошадей, связки лаптей, бахил, чертиков на веревочках, картофельные пирожки в горшках под ватниками…

Имелся на базаре и детский уголок, там торговали одеждой и обувью, но игрушки продавались редко – разве что глиняные свистульки в виде уточек, собачек, мячики из коровьей шерсти, бычьи пузыри-погремушки.

Но в тот памятный день появилось нечто невиданное – обезьянки на палочке, кувыркавшиеся через голову на сученой нитке. Вокруг продавца, цыгана с сиплым голосом и яростными глазами, наслаждаясь и тоскуя, стояла ребятня. Как привязанный остановился и Тишок.

Андрей разговорился здесь с одним из приятелей, а когда хватился парнишку, увидел, что тот сам проталкивается к нему с испуганным и загадочным лицом.

Обычно путешествие по базару они заканчивали возле кузницы, где два молодца плющили раскаленное железо, на ходу изготовляя и продавая лемеха, клещи, шкворни, подковывали лошадей, но тут Тишок настойчиво потянул Андрея в сторону дома. Вел себя беспокойно: оглядывался, прижимался к ноге Андрея. Только когда базар скрылся за поворотом, начал успокаиваться.

– Что? Что случилось?

Парнишка загадочно, заискивающе улыбался, опускал голову.

А когда вошли в землянку и зажгли лампу, Тишок вдруг сунул руку под полу ватника и вытащил обезьянку.

«Цап – и в рукав!» – объяснил. Счастливо рассмеялся.

Увидев выражение лица Андрея, пошел задом к топчану.

«Нет! – говорило его лицо. – Не отдам!»

Андрей не знал, что нужно сделать. То ли заставить отнести игрушку или деньги продавцу, то ли выбросить обезьянку, то ли наказать парня.

Разжег печку, сел у дверцы, достал дудку.

Через полчаса Тишок осторожно подошел, положил перед ним обезьянку: «На».

Андрей погладил его по голове и ничего не сказал.

С того времени перед выходом на базар давал трешку.

Однако будущее показало, что следовало все же выдрать мальца или хотя бы забросить игрушку в сугроб.

Когда Тишок стащил карманные часы в доме, где перекладывали голландку, Андрей жестоко выпорол его. Но это не помогло…

…Моя семья во время войны жила в Челябинске, и после победы я поехал к ней. Ужасно мне почему-то не понравился город, но делать нечего – из писем знали, что здесь наш дом сгорел, а там мои и на работу устроились, и жилье кое-какое имели… Нет, люди там хорошие, славные, но вот улицы, дома – иду и глаза закрываю, так мне тошно вокруг себя глядеть. Правда, месяца через три-четыре начал привыкать. В конце концов – крупный промышленный центр, большое будущее, – уговаривал себя, – для детей возможности. А еще через полгода так затосковал, будто смертный час почуял. Кто знает, может, и почуял… Я с войны совсем плохой вернулся: легкие, как решето, астма развилась такая, что веревка на шее легче. К ночи особенно. Все в постель, а я голову в форточку… В общем, не выдержал, собрал денег и сразу после Нового года, на каникулах, поехал.

Четверо суток добирался. Когда вышел на своей станции – все, мне уже ничего не важно, ни родина, ни чужбина.

На станции, правда, повезло: сразу нашел попутную машину. Сел в кабину да и задремал. Слышу, шофер трясет: «Вылезай, земляк, приехали!» Спрыгнул на снег и чувствую – что-то со мной не так, что-то случилось. И понял: дышу. Хватает воздуха!.. Нет, это не каждый поймет. Сперва страх: сейчас не хватит. Хватило. Опять хватило!.. И с каждым вдохом слаще. Ни с жаждой, ни с голодом не сравнишь…

Иду по городу, кругом пепелища, только печи торчат, как бронтозавры, мороз, луна, звезды, а состояние у меня, будто… Странное, знаете, было состояние. И чем ближе к собственному пожарищу, тем сильнее. Иду и давлюсь от крика: «Родина моя! Родина!»

Конечно, когда увидел, что осталось от моего дома, остановился. Снегом присыпало, будто всегда так было. Стою метрах в пятидесяти и ловлю себя на мысли, что – ладно, понятно, пепелище, вот труба, вот деревья, но где же… дом? Тут я загрустил. Одно дело глядеть на чужие пожарища, совсем иное на свою печку без крыши… Но все равно было хорошо. Такой покой, знаете, ко мне пришел, такая мудрость…

И вдруг музыку слышу из-под земли!

Сперва решил, что галлюцинирую. Но уж больно, знаете, понятная музыка, я бы сказал – конкретная… Свирель или… Некий деревянный инструмент. И тут увидел – искорка отделилась от земли, вторая, третья. Понял: мой погребок кто-то приспособил под жилье.

Да и тропинку к нему увидел.

Открыл мне немолодой уже мужчина, показалось – лет пятидесяти, хотя позже я разглядел, что значительно моложе, может, и тридцати нет. Стоит на пороге, не приглашает.

– Впустите, – говорю, – на огонек.

– Дверь закрывай, – не слишком, знаете, приветливо.

Вообще я человек обидчивый, а тут будто познал такое, что меня над обыденностью поставило. Оглянулся – не узнать погребка. Даже елка стоит, правда, без игрушек, так, какие-то бумажки висят.

– Я, – говорю, – на минуту, обогреться с дальней дороги.

Тут я заметил мальчишку на топчане под тряпьем. Заметил, может быть, минутой раньше, но не понял, что это глаза у него такие. Синие.