Ринат Валиуллин - Письма из одиночества

– Приехали, – Мэри раскрыла свою сумочку, из которой в ее ладонь бросился ключ, будто он страшно соскучился по своей хозяйке, лежа там в темноте, в ароматах косметики и подкладки. Мэри вложила его в рот входной двери и сделала три оборота, замок что-то прошамкал железными зубами, дверь отворилась.

– Прошу.

Все квартиры начинаются с коридоров: маленьких, тесных, больших, толстых, вытянутых, худых, темных, светлых, заваленных тапочками, шубами, коробками, велосипедами, с запахом и без. По сути – это просторный шкаф для одежды и обуви и камерный зал для медленных танцев встреч и расставаний. В этом коридоре не было ничего лишнего, даже я не был здесь еще лишним. Между словами «проходи» и «не стесняйся» всегда остается небольшая щелочка, в которую и проскальзывает гость.

– Хорошо у тебя, светло.

– Не паясничай.

– Какое древнее слово, специально для меня хранила?

– У меня таких много, я думала, ты уже привык.

– Разве я похож на паяца?

– Нет, ты похож на предмет.

– На что?

– На предмет моей любви, – поцеловала она мою щеку.

– Ты так вкусно меня целуешь, что открывается аппетит.

– Ща, чай поставлю. Может, суп будешь?

– А какой?

– Солянка, мама варила.

– Нет, все равно не буду.

– В смысле – «все равно»?

– Я просто так переспросил, часто спрашиваешь, уже зная, что тебе это не нужно, а все равно спрашиваешь. Не обращай внимания.

– А что будешь?

– Пиво.

– Ты что, пьешь?

– Да, я постоянно пью, ты еще не знаешь, с кем ты связалась.

– Надо же, черт, ладно, сейчас покормлю и выгоню. Тебе какое?

– Мне все равно. Лишь бы холодное.

Мышь света выбежала из открытого Машей холодильника. За ней – банка пива, которая зашипела на меня ядовитой змеей, как на злейшего врага своим маленьким алкогольным ртом, когда я потянул ее за губу. Наверное, никому не понравится если потянуть за губу с такой жаждой.

Кожаный диван гостиной прогнулся и принял с недовольством делегацию моего зада и бедер. Я закинул ногу на ногу, придал первой задумчивый вид. Нога уставилась в пустое лицо выключенного телевизора, будто ожидала продолжения любимого сериала, о чем она могла думать – о свежих носках, о новых туфлях как о новой квартире, о другой ноге, с которой она уже прожила девятнадцать лет.

– Может, пойдем на кухню, пока я готовлю? – прервала ее мысли Маша.

– Уже иду, – дал я команду ногам.

Она была огромная и добродушная, я встречал разные: скверные, жадные, крохотные, грязненькие. На такой кухне я бы раздобрел. Мэри смотрела голодными нежными глазами то на мое лицо, то на шипящее с желтыми зрачками в сковородке. Когда она отвернулась от меня в сторону плиты, я понял, что физический голод победил духовный, но не собирался сдаваться и зайдя со спины, положил руки на ее бедра, губы – на шею.

– Любите меня, я пришел.

– Безумный.

– Как только тебя увижу, мозг сразу отключается, и повинуюсь инстинктам.

– Сейчас проверю твой первый инстинкт, еда готова. Садись, животное.

– Лучше уж буду предметом.

– Садись, предмет. Я буду за тобой ухаживать, любить, готовить.

– Вытирать с меня пыль, чинить, если испорчусь, а когда приду в полную негодность, отнесешь меня в комиссионку или отдашь в добрые руки. Вкусно, хотя для этого пришлось лишить зрения глазунью, она осталась без взглядов на жизнь.

– Кошмар, ты выколол ей вилкой мировоззрение! А ты жесток.

– Это от нехватки любви. Мало ты меня любишь.

– Дозированно. А то привыкнешь, подумаешь, что это вредная привычка, и бросишь. Я вредная, конечно, но не привычка.

– Сегодня не брошу точно. Уж слишком мне здесь нравится, и вечер, и кухня. Как тебе идет кухня, почти как это красное платье, хоть оно не имеет задницы, но умеет сидеть хорошо. Видимо оно, как и я, любит комфорт.

– Да ты еще и меркантильный.

– Практичный. Это профессиональное, я же на менеджера учился.

– Кого хотел организовывать?

– Организмы.

– Для чего?

– Чтобы жили гармонично, а не по прихоти.

– И начал с моего?

– Ты же совершенство.

– Льстец.

– Неисправимое совершенство. Неужели и у совершенства есть проблемы?

– Спать люблю по утрам и сладкое обожаю.

– Здесь ты не одинока. Надо что-то выбирать.

– Вот это и есть самое трудное.

– Ладно, со сладким я тебе помогу. Тащи. Ты это сама пекла?

– Ну да, для тебя старалась.

– Вкусно. Чтоб я так жил. Все, решено, выходи за меня замуж. Добавишь одну букву к имени, и все.

– Тебе бы еще жить да жить, но я согласна.

– Ты хочешь сказать служить да служить?

– А что ты имеешь против брака?

– Молодость.

– Это аргумент.

– Но ведь я тоже молод.

– В этом-то и проблема. Ты же сбежишь после медового месяца.

– Куда я могу сбежать с такой кухни, от такого платья, сама подумай!

– Ну, во-первых, это не моя кухня, а моих родителей.

– Кстати, они скоро придут?

– Нет, не очень, точнее – завтра, они на даче.

– О, у тебя еще и дача есть? Шикарно!

– Ты неисправим, щас зацелую вусмерть, высосу из тебя эту корысть.

– Вот где настоящий десерт, клубника со сливками. Ничего не ел вкуснее твоих губ. Довольная у меня морда?

– Как у кота. Как там твой кот, кстати?

– Зверь совсем обнаглел. Ничего не хочет делать, квартплату не платит.

– Распустил ты его.

– Жениться, говорит, хочу. Все время на улицу норовит сбежать. Так что там во-вторых?

– Я не собираюсь всю жизнь провести у плиты.

– А как собираешься?

– Долго и счастливо.

– Это точно, ты всегда так долго собираешься.

– Как ты меня достал!

Вооружившись этим предлогом, она снова обняла меня, как теплое море – послушный берег.

– Может, это и есть счастье?

– Что?

– То, что происходит сейчас между нами.

– Значит, счастье где-то между нами. Точно, именно короткое замыкание создает счастье, я еще ощущаю его электричество. А если оголить контакты, то от счастья может засветиться.

– Счастье дернет током.

– Стоит только раздеться.

– Ты про булочки с сексом?

– Да, иди сюда, моя булочка с сексом! – И я обнял ее еще сильнее.

– Спасибо.

– За что?

– За булочку.

– Ну ладно, не булочка, пирожное. Хочешь быть пирожным?

– Хочу.

– Нет, пирожным нельзя, так ты сама себя съешь.

– Иногда именно этим я и занимаюсь, да и люди тоже: едят себя, едят других, а насыщения все нет. Сытого не накормишь.

– Это называется анорексия?

– Нет, археология. Я имею в виду самокопание. Лежишь перед сном и думаешь: правильно я живу или не очень, и как это – жить правильно, если вокруг столько неправильного, как это – жить с тобой, как это – жить без тебя. Смогу ли я выйти, не только замуж, но и за пределы своего мира, где ты разобьешь сад на моем теле, будешь за ним ухаживать, высадишь семена, я выращу цветы.