Андрей Томилов - Это и есть наша жизнь

Загрузив бочки и ящики с рыбой, мы возвращались только на следующий день. Тётя Груня устраивала рыбный день, и я объедался вкуснятиной. Да и в другие дни, меня постоянно подкармливали чем-то вкусным. Почти всегда для меня были конфеты. Вся команда относилась ко мне очень дружелюбно. Я тоже всех полюбил. Даже очень.

Ночи становились совсем холодными, а днём, иногда, налетал пронизывающий, порывистый ветер. Близилась осень.

Должен, хоть и коротко, упомянуть здесь, о своей первой любви.

Девочка Оля, моего возраста, часто прибегала на берег, чтобы встретиться со своим отцом, нашим боцманом. Она была такая.… Такая нежная, такая светлая, чувственная, что не влюбиться в неё было просто невозможно.

Она уходила домой, держа своего отца за руку, и часто оглядывалась. Мне казалось, что это она оглядывается на меня. Я даже краснел, а ладошки становились потными и липкими, вытирал их о штаны, прятал в карманы.

Эта односторонняя любовь, если можно назвать любовью тот трепет, что я испытывал при появлении Оли, длилась очень долго…. Очень. Почти целый месяц. Целый осенний месяц.

Я весь извёлся. Представлял, как она держит за руку не отца, а меня…. Дышать становилось очень трудно, а сердце готово было выскочить через рот. Оно торопливо стучало в самом горле.

Боялся смотреть в её сторону. А её короткий, но радостный смех, при встрече с отцом, вызывал и у меня какие-то нервные всхлипывания. Видимо я так смеялся в ответ.

Мы так и не познакомились. Нас просто не представили друг другу. Просто играли в гляделки. Просто смотрели друг другу то в глаза, то в спину.

Когда она пришла, однажды, в сопровождении длинноногого, худощавого паренька, не отступающего от неё ни на шаг, я словно сошёл с ума. Я налетел на него диким зверем, свалил на деревянный настил и бил, бил, бил…. Пока взрослые что-то поняли, пока кинулись к нам, пока оттащили меня, всё лицо паренька было уже в крови. А я, удерживаемый старшими товарищами, ещё бил и бил окровавленными кулаками по остывшему, вечернему воздуху.

Долго, потом, все допытывались у меня, за что я накинулся на Олиного брата, но ответить мне было нечего и я просто молчал.

Так, коротко ошпарив мою душу, словно окатив кипятком, пролетела, промелькнула моя первая любовь. В памяти осталась лишь горечь и боль.

***

Кто-то крикнул, что привезли получку. Все заспешили на причал, образовав весёлую толкучку. Всем было весело, настроение радостное. Только мне сразу стало не по себе.

Ещё с далёкого детства я знал, что получка, – это очень плохо. В этот день, да и на следующий, мамка, с подругами и мужиками, напивалась до беспамятства. Сначала все пели и шутили, даже пробовали плясать, но потом начинали громко ругаться, и заканчивалось всё драками, кровью, битой посудой и сломанными стульями.

Я в такие дни убегал на кухню и прятался под чей-нибудь стол. Было страшно и плохо.

Подумалось, что и здесь, в день получки начнётся всё то, что обычно бывает в таком случае. Ушёл в свою каюту и залез под одеяло.

На палубе галдели, смеялись. Думал, что уже началось. Но никто не пил. Меня нашли и вытащили ко всем.

– Вот, твоя получка!

Капитан шлёпнул в мою ладошку увесистую пачку денег. Я смотрел на всех и не знал, что надо говорить. Тётя Груня чмокнула меня в щёку тёплыми, мягкими губами, поздравила с первой получкой. Все тянули шершавые руки, – радовались за меня. Хотелось разреветься, но я сдержался.

Это все скинулись, и устроили мне первую получку.

Потом ещё скидывались на общак, – для разных общих дел. С меня не взяли, хоть я и предлагал.

Общак так и остался лежать на столе в кают-компании. Пачка была не ровная, деньги топорщились уголками в разные стороны.

Все занялись своими делами, кто-то ушёл в посёлок, кто за шашками, кто чесал языком, кто просто отдыхал.

Я тыкался ко всем, просил, чтобы убрали деньги:

– Это, убрать бы, украдут…

– Не переживай, капитан уберёт.

Но я не доверял и сидел рядом, следил. Как заворожённый, пялился на пачку денег, а в голове уже жужжали, роились поганые мысли. Вспоминался Лёхин голос, под натужный рокот мотора:

– В Лукоморье нужны деньги, без них с тобой там и разговаривать никто не будет.

Вот бы мне такую пачку. Сразу бы махнул в Лукоморье. Где-то в душе, понимал, что там не будет лучше, чем здесь. Не будет. А мысли роились, наплывали помимо воли. Торопили и заставляли что-то делать…. Делать.

– Тёть Грунь, убрать бы деньги-то.

– Да, кому они нужны, – уберутся.

Снова сидел, неотрывно глядя на пачку бумаги, которая имеет такую великую силу, которая из человека, из человека, может сделать ….

Ночевал я где-то на краю посёлка, в заброшенных штабелях леса. Кутался в телогрейку, спал плохо. Хоть одежда на мне была первейшая, – тётя Груня всё ушила и подогнала под мой рост, и свитер, почти новый, мужики подарили, а крутился всю ночь, – мёрз. Отвык спать под небушком, всё в каюте, да под тёплым одеялом.

Ничего, потерплю, в Лукоморье отогреюсь. Теперь-то я точно знаю, что мечта эта моя сбудется. Сбудется, только дайте срок.

Поймали меня, почти сразу, как я выбрался из своего укрытия. Милиционер притащил на пирс, бросил перед сходнями. На палубе стояла вся команда. Никто не смеялся, не улыбался даже. У них были каменные лица, будто они кого-то хоронили.

Я выл и катался. Выл и катался.

– Дяденьки, родненькие, простите Христа ради! Не по злобе я, не по злобе! Мне в Лукоморье надо, ой как надо! Там тепло…. Там яблоки растут, прямо на деревьях…. Там дуб большой и зелёный…. Простите, родненькие! Простите….

Милиционер протянул капитану деньги. Тот спустился, взял. Я приблизился к трапу, ухватился за него рукой. Капитан тихо отстранил мою руку:

– Не погань. И страна та, красивая, которую ты Лукоморьем кличешь, не для тебя, парень. Не для тебя.

Я совсем потерялся. Даже выть перестал.

Милиционер поднял меня, повёл в отделение.

Я вспомнил. Я всё вспомнил! Это же мамка читала мне про Лукоморье. Она читала и прижимала меня к себе, гладила по голове. Да, гладила. Тогда она ещё любила меня. Любила!

А голос у неё был бархатный и очень нежный:

– Там чудеса, там леший бродит….

***

Дальнейшая судьба моя не выстроилась в прямую, ровную и красивую линию. Не получилось. Да и кривой-то линию моей жизни назвать, пожалуй, трудно. Скорее, какие-то пунктиры, с неравномерными пробелами, да и сами те пунктиры горбаты, с задирами и пробоинами.

Грязной получилась жизнь. Грязной и трудной. Да, и жизнь ли это.

Конечно, если рассуждать философски, – мы сами строим её, сами выбираем именно ту линию, которая нам нравится, которой мы хотели бы следовать. Однако не всегда сбывается то, что хотелось бы, чего ждёшь.

И, ещё. Так много в наше время грязи, так много гадости не только в головах и душах, но и прямо на виду, на людях, что, некоторые и не удивятся вовсе, узнав, что я творил. Но, для меня, даже для меня, это за краем. Я искренне жалею того, кого не тронет мой рассказ. Кто, походя, скажет: и не такое случается в наше время. Если так, то время совсем худое….