Леонид Колос - Критерий истины

Вот такие пироги. Зерно для этих пирогов, было брошено в почву еще осенью, в холодном ноябре. Упало в хорошо удобренную почву теплой компании двадцатилетия Славки Варатаева. И было обильно полито вином. Гуляли у Славки на квартире. Родители его куда-то слиняли. Дали молодежи гульнуть.

Ну, было дело, потанцевал Леша с Соловьевой, а потом это плавно перешло в целование с ней в Варатаевском коридоре. Бегающие в туалет или на кухню, натыкались на них. И целующиеся укрылись от любопытных глаз в холодную и грязную парадную. И тут Соловьева себя проявила. Резво заскочила назад в квартиру и вернулась со своей шубкой и Лешиным пальто. Шубку набросила, но не застегивала. И прижимаясь к Леше, шутливо заметила, что так они, как в гнездышке. И овцы целы и волки сыты. Ну, насчет волков, это она махнула. Волки в таком гнездышке сыты не будут. Но Леша и не чувствовал волчьего аппетита на Соловьеву.

Волка ноги кормят. Леше после гулянки нужно было в два конца: сначала через пол-Москвы проводить Соловьеву, потом к себе на Сокол в общагу. Не без того, что они некоторое время в ее подъезде, таком же холодном и негостеприимном, повторили вполне невинный опыт Варатаевского подъезда. Вполне логичное завершение дня рождения, не больше, чем дань традиции. Он и не думал переходить грань, форсировать события.

Запоздно возвращаясь к себе в общагу с ощущением нормально проведенного вечера, он не чувствовал никакого желания продолжения сегодняшней одиссеи.

Спящие корпуса студгородка лежали, укрытые снегом. Он ускорил шаг, поеживаясь от холода, предвкушая, что сейчас в своей комнате он окунется в почти спартанскую, но желанную атмосферу совершенной свободы. Отряхнет со своих ног пепел отгоревшего дня рождения, тихо проскользнет мимо спящего Суворова, нырнет на свое койкоместо и заснет.

Но говорят, каждому воздастся по делам его. На перовой паре, на лекции Соловьева, сидевшая рядом с девочками, заметив входящего Лешу, подхватилась, словно по комсомольскому призыву, прошла в другой конец лекционного зала и подсела к Леше. Подсела, как родная. Леша тут же попавший под жгучие юпитеры взглядов Подзоровых– Бирюковых, уставился куда-то в пространство с каменным лицом сфинкса. И хотя пожалел, что пришел на эту пару, на которую мог бы и не ходить, но даже на микрон не отодвинулся от Соловьевой. Отодвигайся – не отодвигайся, а поцелуй не воробей, обратно не воротишь.

Еще вчера вечером он так сладко засыпал под колыбельную полной гармонии мира. И вот, пожалуйста. Первый признак дисгармонии. Взять хотя бы то, что Леша, немало проучившийся в одной группе с Наташей Соловьевой, никогда никаких прожектов на ее счет не строил. Не строил, когда сидел с ней рядом в аудитории, не строил, когда, редко, но случалось, оказывался с ней в одной компании, не строил и, расставшись вчера с нею в ее подъезде. Вчера просто так карта легла.

Нет, кто спорит, девушка она ничего себе. Но, как говорил Лорьян, ничего себе – не козырной туз. Шел слух, когда-то, еще на первом курсе, Лорьян закидывал на нее удочки, но, пролетел, обозвал ее стойким оловянным солдатиком и больше не рыпался. Впрочем, Лешу детали отшивания Лорьяна не интересовали. Тогда не интересовали. А теперь стоило задуматься, почему чаша, обошедшая Лорьяна, поднесена ему. Теперь бы заглянуть, что там, в чаше, мед или яд. Но он не решался даже поглядеть вбок на Соловьеву. Он не слушал лекцию. Он по памяти мысленно рисовал образ Соловьевой. Он искал плюсы. Если вспомнить в деталях, личико у нее приятное, черты лица милые. Она иногда упоминала, что чуть раскосыми глазами наградила ее мама-татарка, и густые черные волосы, и круто изогнутые, длинные густые ресницы – тоже мамин подарок. Это девушку, конечно, красит. С ней, конечно, приятно было по-товарищески общаться.

Но вот она на глазах у всего коллектива девушка с длинными ресницами пересела к Леше и перестает быть товарищем. Когда она вчера целовалась, она, в Лешином понимании, еще не пересекала товарищеский рубеж. Может быть, в ее понимании, она вчера пересекла? А теперь на лекции уж точно пересекла. Тут не день рождения. Не просто так она пересела. Вчерашний вечер у половины группы на памяти.

И что дальше? Закончится пара, и что ему делать? Изредка скосив украдкой глаза, он видел, как Наташа что-то сосредоточенно выводит в тетради. Он знал ее как старательную и скучно зацикленную на учебе. Соловьева у него ассоциировалась с этакой балеринкой, приютившейся из строго предназначенной ей ниши готовальни и извлекаемой в редчайшие моменты, чтобы описать маленькую окружность. И вот вдруг балеринка, игриво блеснув серебром, выполнила несвойственный ей пируэт. По окончании лекции, когда все поднимались со своих мест, Соловьева окатила Лешу таким, совсем не канцелярским взглядом, что он испугался, не заметит ли кто-нибудь. Он не ожидал продолжения вчерашнего. Он вчера только усмехнулся, когда Соловьева перед поцелуями в подъезде смоталась за пальто. Но, выходит, хорошо усмехается тот, кто усмехается последним. А когда девушка пересаживается на лекции, тут нужно включать мозги. Леша вспомнил, как однажды в институте на перемене, Соловьева сказала, что любит философскую прозу. Например, Ларошфуко и Дидро. И чего ждать от такой любительницы?

Ну, уж во всяком случае, стыдиться за такое знакомство не придется. Отчасти обнадеживающий диагноз.

Пришлось подкорректировать свой график, чтобы выкроить время на Соловьеву. Впрочем, его первоначальные опасения оказались преувеличены. Наташа была не столь чопорна, как он боялся. Но и особых продвижений на амурном поприще не наблюдалось. Несмотря на невинные лобзания в уголках ближнего к институту парка, Соловьева показала себя девушкой принципиальной. Леша от холода постукивал ногой о ногу, а она говорила: помнишь, как поют, «по морозу босиком к милому ходила» Холод – это испытание.

А ведь у нее теплая квартира. Почему не пойти к ней домой? На это Соловьева могла согласиться, когда дома мама. А то наломаем дров. Когда мама придет с работы, тогда другое дело. Холодок, овладевавший Лешей, при намеке на знакомство с ее мамой, пронизывал сильнее, чем холод ноябрьского парка.

Не только он, Наташа тоже скорректировала график. И напоминала, что ради него брошены в жертвенный огонь науки, урезаны самостоятельные занятия. Раньше такого не случалось.

Зимняя сессия приближалась. Наташа запаниковала: Она и так недопустимо расслабилась. Того и гляди завалит сессию. И рухнут все надежды и мечты. Пришло время пожертвовать на время их встречами. Она должна собраться и поднажать. А после сессии наверстают. А, между прочим, Леша может ее поднатаскать.

Но где можно ее натаскать? У нее? – Еще чего! Она прекрасно понимает, по какой дисциплине он собирается там натаскивать. Даже если он придет с самыми чистыми намерениями, их близость к кровати хорошим не кончится. Ну, тогда ей можно приехать в общагу, предложил он. – Еще чего! Там та еще обстановочка. Она не потаскуха в общагу таскаться. А звать к себе, пока мама на работе, она боится.