Надыршах Хачилаев - Спустившийся с гор

– Снег! Какой класс!

Приготовив коней и носилки, Габиб с Муртузом вынесли Искандара. Сопровождать их должен был знаток здешних гор Арчиял Кади. Когда чабаны начали читать дорожную молитву, Иллар, совершенно некстати, подошел к Габибу и на ломаном русском языке вызвал его драться один на один. Этот вызов был настолько неуместен, что все – кто с гневом, кто с удивлением – взглянули на Иллара. Все, кроме его отца Кунмы. Мой отец, Арчиял Кади и Геннадий Михайлович остановились как вкопанные. Всем своим видом они как бы спрашивали: «Что за бред?»

– Я своего сына на родниковой воде и на свежем мясе растил не для того, чтобы безродные оскорбляли его,– с угрозою в голосе заговорил Кунма.

Доселе дряхлый и невзрачный старик выпрямился во весь рост, на голове его высилась папаха с клеенчатым верхом. Произошла заминка. Все стояли в молчании. Габиб начал было говорить, что он разорвет хоть десятерых таких, как Иллар, но Муртуз грубо приказал ему заткнуться. Вдруг Иллар замахнулся на Габиба палкой. Тот среагировал молниеносно: с такой бешеной силой вырвал палку (тут же сломав ее о колено), что Иллар чуть было не клюнул носом в грязь. Мой отец сопел от возмущения и ругал Кунму, говоря, что тот нарочно все это подстроил. Кунма сказал, что у него одиннадцать сыновей и свыше пятидесяти двоюродных братьев, которые смогут собраться в нужном месте, если Габиб не извинится перед его сыном.

– Никогда! Тем более после таких слов, – немедленно отозвался Габиб.

Все попрощались с Искандером и его спутниками и пожелали им доброго пути – все, кроме Кунмы и его сына. Я провожал взглядом качающуюся в седле спину дяди Муртуза. Между его конем и конем Арчиял Кади были устроены носилки с Искандером. Когда больше уже не надо было заботиться о больном и все время переживать за него, муки голода вновь напомнили о себе. У сторожевых овчарок и кушевских волкодавов тоже не было сил ходить за отарами, и они стояли, как мокрые курицы, сиротливо глядя на своих хозяев. Старшие решили спуститься на ту сторону Кавказского хребта, где на границе Грузии с Азербайджаном расположились аулы цахуров и аварцев. Они могли по старой дружбе поделиться с нами хлебом и топливом. Глава вторая Голодные стада овец, словно взбесившиеся, блеяли и носились по снежным отрогам гор. Они, как беззубые драконы, от голода кусали друг другу уши и обрывали их маленькими кусочками. Бараны сами измазались кровью, и на свежем снегу оставались тонкие струйки крови. Спускаясь на ту сторону Кавказского хребта, мы шли по древней скалистой тропинке, по которой Европа общалась с Азией. Так сказал нам Геннадий Михайлович. В каменистых темных ущельях было туманно, словно там затаилась тьма веков. Цокот железных подков наших лошадей гулким эхом отдавался в скалах. Спускаясь по серпантину каменной тропы, мы видели, как редеет туман. Погода здесь была мягче, снег давно остался позади. Геннадий Михайлович рассказывал, что в этих местах наши мусульмане истребили последних христиан-горцев. Многие из выживших отступили в Грузию. Геннадий Михайлович сказал, что в этих скалах окаменело эхо истории. На одном из перевалов мы остановились отдохнуть и попить воды. Я решил пройтись и вышел в узкое каменное ущелье. За мной последовала Галина. Слыша за спиной ее упругие шаги, я заволновался. Она мне нравилась, хоть и была старше. Каково было мое удивление, когда передо мной вдруг открылся ряд чеканно высеченных в скале, круто ведущих вверх ступеней. В этом диком краю они производили впечатление чуда. Подоспевшая следом за мной Галя так и зашлась от восторга. Я почувствовал, как она дышит мне в затылок. Позабыв о бессилии голода,я понесся вверх по ступеням. Они стремительно уходили все выше и выше. То ли оттого, что из моего рта вырывалось облачко белого пара, то ли оттого, что эхо в скалах повторяло звук моего дыхания, мне чудилось, что впереди бежит какое-то невидимое существо. Живое, легкое и воздушное. На вершине салы, на маленькой площадке было высеченное из цельного камня христианское святилище. Я вошел в него, затаив дыхание. Чисто тесаные каменные стены освещались двумя тоненькими свечами. Их словно только что зажег какой-то праведный дух, бежавший впереди меня. Между свечами помещался образок христианского бога Исы. В святилище было чисто и покойно. Постояв, мы с Галиной молча повернули обратно. Казалось, будто за нами следят невидимые, но добрые существа – неприхотливые жители этих скалистых отрогов. Старший чабан Ассаб – проводник, взявшийся довести нас до Верхнего Кусура, – накричал и на меня, и на Галину. Он говорил, что здесь каждый шаг в сторону от тропы означает смерть. Здесь, помимо всего прочего, водятся джинны, потому эти горы так безлюдны. На следующееутро мы достигли Верхнего Кусура. Обессилевших от голода, нас там встретили радушно. Старики знали моего отца и спрашивали про него. Ассаб торговался с местными жителями: сколько голов овец мы будем им давать за один чувал хлеба. Он, вроде, без труда договорился с ними. Набрав несколько мешков свежеиспеченного хлеба и два хурджина сухого кизяка, мы тут же отправились в обратную дорогу. Несмотря на усталость, на обратном пути Галина достойно держалась в седле. Она ехала рядом с отцом и тихо переговаривалась с ним. Русские уже не улыбались, они, видимо, наелись экзотики досыта. Они устали от дождя, от хмурых гор и от черствых, небритых физиономий горцев. Вернувшись на куш, мы обнаружили, что снег перестал сыпать, туман рассеялся и сквозь облака стали проступать лоскуты голубого неба. Снег еще не растаял, но кое-где черными пятнами уныло выглядывали щебенистая земля и мокрые скалистые отроги гор. Стада баранов, точно войско на поле битвы после бомбежки, разбрелись врассыпную по горам. Появление свежего, душистого хлеба и только что разведенный из привозного кизяка огонь – эта двойная радость была омрачена новой вестью. Пришел гонец из-за перевала Лаказан и сообщил отцу, что умер Искандар. Вернее, не умер, а погиб. Гонец еще сообщил, что перед смертью Искандар произносил имя какой-то русской женщины. На перевале Лаказан Искандар отвлек внимание дяди Муртуза и бросился в пропасть. Отец немедля оседлал коней, и мы с ним тронулись в путь. Впереди, в темной пасти ночи, белесо улыбались костлявые челюсти далеких снежных отрогов. Лишь под утро, усталые от напряжения и бессонницы, мы добрались до места, где ждали нас дядя Муртуз, Габиб и Арчиял Кади. Свежий утренний туман клубился в глубоких впадинах и застилал горы. Муртуз сказал, что Искандара похоронили вчера, могила находится на холме среди березок. Когда они поднялись на перевал Лаказан, рассказывал Муртуз, Искандар снова начал бредить табуном красных копой. – Он так явственно описывал этих разгоряченных коней, что мы начали взглядом искать их на открытых склонах. Как только мы отвлеклись, Искандар поднялся на носилках и прыгнул вниз якобы за ними. На труп невозможно было глядеть, так сильно он был обезображен. Несмотря на густой, липкий туман, Муртуз повел нас к могиле. Когда мы поднимались на холм, нам навстречу из тумана, как призраки, выступали силуэты деревьев. Все было тихо, липкий туман шуршал, касаясь лица, и будто мелкими пузырьками лопался у ушей. Он словно что-то нежно нашептывал. Когда мы достигли вершины холма, выглянуло солнце, и туман начал медленно таять. Из рассеивающейся дымки стал проглядывать камень у надгробия Искандара. Мы отдали салам покойнику, стали полукругом и прочитали Алхам. Отец произнес: