Якубов Александрович - Кабак

Молчаливый же и хмурый (причину его неразговорчивости и даже нелюдимости я понял несколько позже) Сан Саныч удалился на свою отдельную, крохотную кухоньку, сверкающую чистотой. Здесь он, бывший повар шестого разряда ресторана «Националь», прошедший за собственные деньги полугодовое обучение у японского наставника, начал нарезать рыбу для суши и сашими, лепить ролы и священнодействовать над теми блюдами, что мы для простоты называли коротко «японка».

*

К вечеру запыхавшийся завхоз приволок новые кастрюли, вытяжку над мангалом прочистили, да и сам мангал, как выяснилось, был не так уж и плох. Но к этому моменту почти все повара были уже изрядно подшофе. Они благосклонно пояснили мне, что пьянство среди поваров – болезнь профессиональная и если я буду искать непьющего повара, то мне проще самому овладеть кулинарным искусством. Часов в двенадцать вечера я в очередной раз открыл кассу. Этому простому действию, состоявшему из нажатия в определенной последовательности трех кнопок, меня научила кассирша, сопровождая процесс моего посвящения недвусмыслимо гнусной ухмылкой. В кассе я обнаружил к своему вящему удивлению восемнадцать тысяч рублей. Сумма казалась мне невероятно огромной, и я не понимал, откуда она взялась. Выяснилось, что пока я был погружен в свои переживания, с японской кухни было все же чтото реализовано первым посетителям нового ресторана, которых я умудрился даже и не заметить.

Обессиленный, я не сел, а рухнул за угловой столик возле пресловутого электрокамина (он, разумеется, оказался бракованным, так как куплен был по дешевке на какойто распродаже) и жалобным тоном попросил чегонибудь перекусить. Пока я размышлял, стоит ли мне после такого напряженного дня хряпнуть коньячку, или в воспитательных целях всетаки воздержаться – както, вроде, неловко на глазах персонала – сорокадвухлетняя повариха Оксана принесла прямо на сковороде шкворчащую картошечку подомашнему, поставила блюдце с маринованными огурчиками и зычно крикнула бармену, не поворачивая головы в его сторону:

– Ну ты, нерусский, не знаю, как звать тебя, налейка шефу чего покрепче с устатку, да для почина!

Про себя я саркастически хмыкнул на это двусмысленное «для почина». Интересно, что она имела в виду – почин денежный, или то, что отныне мне здесь пить надо будет ежедневно, в чем она, похоже, не сомневается. Через минуту они стояли возле меня все, вся моя (?) команда – четыре повара, три официантки, бармен, завхоз (он же разнорабочий), кассирша и даже посудомойщица – всего одиннадцать человек. Поскольку мой опыт руководителя ограничивался замечанием в адрес бывшей жены, типа – «возьми другую сумочку, эта к платью не подходит», то я растерялся. Чего они от меня ждали? Снова выручила Оксана.

– Игорь Аркадьевич, мы все поздравляем вас с открытием ресторана, – заявила она и без паузы гаркнула: – а теперь пошли вон отсюда, дайте человеку пожрать спокойно, – а потом, сменив гнев на милость, уже тише добавила: – да и нам после трудов праведных тоже не грех…

Чего им было «не грех», я уже догадывался, но апатия охватила меня, а горькое, тяжелое сомнение накрыло, как придавило: что я здесь делаю, куда лезу?..

ГЛАВА ВТОРАЯ

С самого раннего детства я любил делать только то, что любил. Так проявились во мне первые качества лентяя. Но любимым занятиям я предавался без устали – ведь настоящая любовь не утомляет. Скорее наоборот. Влюбленный юноша превращается в некий «перпетуум мобиле». Он готов часами преследовать объект своего воздыхания, лишь бы только лишний раз попасться на глаза какомунибудь курносому существу на спичечных ножках. При благосклонном отношении таскает за ней портфель, а если ему удается подраться с ревнивым соперником, то собственный расквашенный на любовном ристалище нос воспринимает как высшую награду.

Впрочем, в дошкольные годы у меня было всего две страсти. Научившись складывать буквы в слова, я в четырехлетнем возрасте немедленно взялся за «Остров сокровищ». Одолев этот «фолиант» за какихнибудь пару месяцев, чрезвычайно возгордился собственным успехом и, хотя мало что понял, цитировал эту книгу беспрестанно, где надо и не надо, демонстрируя тем самым не живость ума, которого и в помине не было, а лишь попугайскую детскую память.

Второй страстью стало лицедейство, а если говорить попросту, то непреодолимое и невесть откуда взявшееся стремление беспрестанно когото передразнивать. А поскольку в тот несмышленый период жизни чувство самосохранения отсутствовало у меня напрочь, то передразнивал я соседей. Выходя во двор, охотно демонстрировал всем желающим, как тетя Нюра помешивает в тазу варенье и одновременно заправляет за глубокий вырез летнего ситцевого халата свою необъятную грудь, которая то и дело норовит оказаться в кипящей клубничной пене. Довольно умело изображал вихляющую походку Светкистудентки, но лучше всего, по общему признанию, удавался мне каркающий голос дяди Левы, который сопровождал сбегавшего на пруд внука: «Семик, паррразит, смотри мне, если утонешь, домой не возвррращайся!».

Если любовь к чтению особых нареканий моих родителей не вызывала – отец только следил, чтобы я не таскал из книжного шкафа Мопассана и Бальзака, то вторая моя страсть уже вскоре стала приносить весьма неприятные дивиденды в виде подзатыльников и беспрестанных жалоб соседей, а также неприятной клички, которая меня теперь повсюду сопровождала. «Опять эта обезьяна здесь шляется, подсматривает», – шипели мне вслед взрослые. А пацаны, встречая, просили: «Обезьяна, покажи, как Борька на скрипке играет», ну, или чтонибудь подобное.

*

Наконец настал тот сентябрьский день с опавшими желтыми листьями, когда мне всучили рыжий портфель с привязанными к нему двумя мешочками. В одном из них находился завтрак, в другом – чернильницаневыливайка. Именно эта чернильница преподнесла мне первый суровый урок, демонстрируя, что жизненные реалии ничего общего не имеют с общественной пропагандой, или, проще сказать, с рекламой: как только я перевернул эту невыливайку над новенькой тетрадкой, на белом линованном листке расплылась безобразная клякса, которую в конце урока училка украсила жирной красной «единицей». Честно говоря, этот самый «кол» мне чисто эстетически очень понравился, но отец моих художественных взглядов не разделял и, дабы вернуть неразумного сынка к правде жизни, потянулся к ремню.

Но все это произошло чуть позже. А в то нежаркое утро, я плелся за мамой, пытаясь выдернуть свою ладошку из ее руки, и горько размышлял о том, что впереди меня ждет чтото очень нехорошее. Не обладая особой фантазией, я стал неумело врать, что у меня болит спина и надо немедленно вернуться домой. Поскольку о ревматизме у семилетних мальчиков медицина и жизненная практика умалчивали, мама на мое нытье не обращала внимания. Так я был наказан за отсутствие должной сообразительности, что в дальнейшем послужило мне хорошим уроком и научило в сложных жизненных ситуациях врать более изощренно.