София Осман - Шара

Подобный отдых – вовсе не ссылка, как Вы ее назвали.

Вы еще слишком молоды, не понимаете ценности безмолвия. Когда-нибудь Вы вспомните уединение и назовете отдых в глухой провинции прекрасной порой, а возвращаясь в мыслях в «ненавистную» деревеньку, станете выискивать в воспоминаниях прекрасное затишье.

Отдыхайте, пока есть на это время, ведь скоро петербургская летняя пустота сменится осенней живостью, и я прикажу Вам явиться.

С этим же посыльным отправьте партию готового. Прочтите внимательно, что я передаю в работу. Ответы жду как можно скорее.

О возвращении извещу дополнительно, но настоятельно рекомендую использовать оставшееся время с пользой, на наше общее благо государственного дела.

Волна негодования перед моим визитом в Лондон сильна, поэтому постарайтесь сгладить возбуждение и настроить моих компаньонов на прежний положительный тон. Мне предстоит важное мероприятие, и дополнительные волнения мне ни к чему.

Ренинский К. П.

Родик, друг мой.

Целые сутки, после того как вернулся, ощущал себя опустошенным. После нашей встречи у меня никак не получалось вернуть себе способность мыслить разумно. Я не прекращал думать, как и чем тебе помочь.

Изложу всё, что придет на ум, и, вероятно, что-то из этого покажется тебе ценным. Однако, если не усмотришь ничего путного, не обессудь – я стану писать тебе каждый раз, как буду способен о чем-то догадаться.

Более всего желаю, чтобы всё наладилось. Верю в высшую справедливость и в то, что любовь одолеет алчность, победит глухоту и душевную черствость. Надеюсь, что ты высвободишься из водоворота событий, поглотившего тебя против воли, и обретешь спокойствие.

Я ровным счетом ничего не знаю о предмете твоей пылкой страсти, поэтому стал осведомляться о Саше.

Чтобы мой интерес не выглядел странным вниманием, я поехал к Эстер Моладиной.

Именно она представила свету графиню Добронравову четыре года назад, поручившись за ее высокородное происхождение.

Мне удалось узнать немного, потому как баронесса Моладина неохотно делилась сплетнями и пребывала в дурном расположении духа, несмотря на то что обожает тайные разговоры, которые, с ее слов, дарят ей жизненную пикантность.

То, что я прознал у нее, вероятно, ты знаешь и без меня.

Граф Добронравов, отец Саши, – участник «войны теней». В «Большой игре» он занимает важное положение и, по слухам, в редкие возвращения в Петербург из азиатских командировок читает военно-политические доклады в Николаевской академии Генерального штаба. На мой вопрос: «Каков из себя граф?» – Эстер неохотно сказала, что знать этого не может, поскольку графа давно никто не видел в связи с его тайным положением, не подразумевающим публичности.

Изрядно выпив, Эстер расслабилась и повеселела. Подойдя неподобающе близко, она быстро зашептала что-то про предстоящий театральный сезон и про то, что нам нужно появиться вместе на ближайшем суаре.

Я порядочно наслышан про ее забавы и доподлинно знаю, что к их участию она допускает исключительно наших ровесников.

Стараясь сохранять воспитанность, я, побоявшись не справиться с собой, деликатно отодвинулся от нее, избегая знойного очарования, обволакивающего сознание и волю, ведь знаю, как легко переступить черту, за которой плещутся страстные безумства, и понимаю: безрассудная тяга не отпустит, пока полностью не уничтожит во мне всё праведное и беспорочное.

Мне хотелось крикнуть, оттолкнуть ее, сбежать, но я сделал усилие и остался, надеясь разузнать еще хоть что-то. Мое ерзанье она поняла по-своему и часом позже, когда я начал прощаться и врать о срочной надобности ехать за город, была очень удивлена.

Родик, я ненавижу врать; для меня ложь – губительное занятие. Вранье разжигает меня, делая подверженным лживой склонности.

Начинает казаться, что как только я начну врать, то более не смогу остановиться и погрязну в выдумке и во грехе.

Я никогда не был образцом безгрешности и сейчас не веду праведной жизни, но как только перестаю слышать в себе Бога, то бросаю всё и стараюсь вернуть свет всеми известными религиозными церемониями.

Извини за словоохотливость, но ты должен знать, что было со мной, когда Эстер, опершись на мое колено, подступилась к моей шее так близко, что если бы она умела излучать огонь, то выжгла бы всю мою левую половину.

Дыша коньячным воздухом, подогретым ее пылающей сущностью, она сказала о следующем: графиня родилась во Франции, там же и училась, затем стала женой некого благородного месье, от которого сбежала четыре года назад, поскольку он оказался безжалостным тираном.

Имя Сашиного мужа баронесса не назвала, но при упоминании о нем учащенно задышала, по всей вероятности для того, чтобы я понял всё о исключительном положении и статусе, оправдывающем его бессердечие к жене. Хотя я могу и ошибиться, потому как Моладина характерно вздыхала всё время, пока находилась поблизости, что поначалу меня очень тревожило, ведь ее солидный возраст мог самым неожиданным образом проявиться спонтанным недомоганием. Поначалу я так и подумал, усмотрев в ее частых вздохах сердечный недуг, и уже начал предполагать, как стану объясняться, если баронесса вздумает при мне потерять сознание или того хуже. Признаюсь, мне сделалось страшно – я попросил распахнуть окно, начал обмахиваться веером так, чтобы обратный поток достигал ее шеи и щек, оттенок которых напоминал мне воск, пугая еще больше. Но она начала хохотать и велела перестать беспокоиться, добавив, что моя тревога перед ожидающими нас волнительными моментами – это очень мило, хотя, признаюсь, я так и не понял, что она имела в виду.

Собравшись с духом и отмахнув все мрачные видения относительно ее болезни, я напомнил Эстер о Саше, чем, как мне показалось, ее разозлил.

Супруг Саши оказался лютым извергом и издевался над бедной женщиной несколько лет, пока той не удалось сбежать в Россию. Следом я спросил о матери Александры, о ее внешности и местонахождении. На это баронесса заплакала, да так трепетно и искусно, что я не сразу понял ее уловку. Она стала так жалостлива и нежна, что мне ничего не осталось, кроме как дать ей свой платок.

Баронесса прикоснулась к моей руке со словами: «Илья Александрович, Вы так мужественны и одновременно ласковы! Утрите же мои слезы, а еще лучше успокойте мою душу!»

Я не сразу понял, о чем она толкует, но, когда баронесса взяла мою руку и провела шелковой тканью по своим щекам, а затем опустила ее себе в декольте со словами: «Туда накапало» – сомнений не осталось.

Рука моя онемела, сделалась деревянной, чужой, я весь покрылся необъяснимой лихорадочной мокротой, и, только когда выдернул ее из узких крепких ладошек баронессы с нанизанными на каждый палец сверкающими перстнями, мне сделалось легче, жар отступил и к руке вернулись жизненные силы. Я соврал про платок, сказав, что недавно утирался им сам, а поскольку имею заложенность, то не хотел бы распространять микробы в такие нежные места.