Надежда Волкова - Ива-иволга

– Злобина, ты чего тут делаешь?

Военрук Николай Петрович, в простонародье Коля-Петя, любимец школьных дам и девчонок. Статный усатый красавец нагнал её и тяжёлой ладонью приковал к земле, зычно прогремев над ухом:

– Куда?

– Там… там….

– Стоять здесь, ясно?

– Да, только….

– Ещё раз спрашиваю – ясно?

– Да.

Он погрозил пальцем, деланно нахмурился, под ровно выстриженными усами спряталась понимающая улыбка. Развернулся и быстрым шагом направился к месту рукопашного боя. На ходу хлестал длинной хворостиной по начищенному армейскому сапогу, колечком сложил пальцы и затолкал в рот. Разбойничий свист чуть не оглушил, ещё один, Ленка прикрыла уши и втянула голову в плечи. Видела, как месиво из мальчишеских тел на мгновение прекратило колыхаться, затем забурлило с новой силой. С другой стороны подтягивались учителя второй школы.

Меж тем групповая драка нарастала, рубились в сечу и молотили без остановки. Как единый организм, страшный и беспощадный, она дышала ударами, сопела захлёбывающимися кровью носами, чавкала врезающимися под дых кулаками. Кто-то упал, его тут же подняли за шкирку и снова в челюсть. Закон негласный един для всех – лежачего не бьют. Ленка с обмершим сердцем высматривала своих, но разве различишь в катающемся свирепом клубке знакомые макушки?

Кое-как учителям удалось растащить драчунов. Ещё слышались разъярённые выкрики в обе стороны, битые кулаки взлетали, грозя будущей расправой, остервенело пинались высохшие комья земли под ногами. Но утихали, понемногу накал ослабевал, бойцы принялись подсчитывать потери.

Подгоняемые хворостиной, двигались прямо на Ленку, тащили за собой пузатые фартуки. Она во все глаза смотрела на мальчишек – ужас! Дрались и раньше, но чтобы сразу одиннадцать человек, чумазых, окровавленных? Видела впервые.

– Пусть не лезут! – строптиво сказал Лёнчик военруку, видимо, отвечая на вопрос. Поплевал на ладонь, отёр ссадину через всю щеку, развернулся и противнику в спину: – Только попадись, гад! Урою!

Тут же получил подзатыльник от Коли-Пети и снова задиристо:

– А чё? Они первые начали.

– Чё, чё…. Обалдуи! Завтра с утра с родителями вызовут. Хотите?

– Да чихал я на этот хлопок! – сказал Серый, сплёвывая в пыль окровавленную слюну. Потрогал челюсть, сморщился от боли, подёргал зуб. Ленка не к месту подумала – кто, интересно, смог до Серёги допрыгнуть?

– Расчихался, – укоризненно ответил военрук. – Отцу расхлёбывать придётся.

Серый угрюмо вздохнул. Последствия известны: массовая драка между школьниками – ЧП местного масштаба, а папа партийный, в горком недавно перешёл.

Мальчишки Ленку словно не замечали, перевалили через канаву и толпой направились к арыку с водой. Она металась между ними в страстном желании помочь, но все трое отпихивали её – отстань. Саня всучил полный фартук, Ленка волоком потащила его по земле. Николай Петрович забрал и взвалил на плечо.

Кураж от потасовки сошёл на «нет» и сразу принялись геройствовать.

– Я Ринату промеж глаз врезал, – бахвалился Саня.

– А тебе кто? – усмехнулся военрук. – На себя посмотри, завтра заплывёт, не откроешь.

– А я лысому в пятак, – не отставал Лёнчик. – Здоровый, с-сука.

– Но-но! Разговорчики! Оправиться, быстро.

Серый промолчал, а Ленка опять распереживалась: влетит ему по полной, вот не повезло с отцом. Причина таких боёв могла быть пустяковая, о ней забывали сразу, но помахаться за своих дело чести. Только не все это понимают.

Покидали фартуки, Ленка уселась на них и смотрела на пацанов. Кряхтя и чертыхаясь, воины мылись в арыке, приводили себя в порядок.

– Злобина, а ты зачем туда бежала? Тоже драться? Или спасать?

Прищуренный взгляд сверху, усмешка, которую никакие усы не спрячут, и хворостина по сапогу шлёп, шлёп. Фыркнула и отвернулась.

– Ну-ну.

Утром Ленка вышла пораньше и тревожно прохаживалась возле дома. Небо захмурилось, заволоклось мрачно-серым полотном, противный мелкий дождик посыпался за шиворот. Она натянула капюшон куртки и спряталась в подъезд. Первым появился Лёнчик с расписным фасадом. Щека наискось прочерчена зелёным на фиолетовом.

– А я и не парюсь, – сказал довольно. – Мать не может, отец в рейсе.

– Ну да. Пока приедет, забудут уже.

Вздохнули, помолчали.

– Пошли, что ль?

– Пошли.

Выползли на улицу и поплелись к школе. Из соседнего подъезда вышел Серый с отцом. Ленка пискнула:

– Здрасьте, дядь Петь!

– Здравствуй, Лена, – окатил её с головы до ног жгучим взглядом, как преступницу, и на Лёнчика переключился. – Хорош, сказать нечего. Один?

– Угу.

Серый на них даже не посмотрел. Губы поджаты, нижняя как вареник, запёкшаяся кровь блямбой прицепилась за уголок. Однако маленькие упрямые вмятинки на подбородке от глаз не скроешь – кипит он, зубы сцепил изо всех сил, но против отца не попрёшь. Скула распухшая, почти квадратная, глаза льдистые. Ленка его побаивалась в таком состоянии. Не Серый, а тугой комок ярости за метр восемьдесят ростом.

Так и шли до школы – Серёга с отцом впереди, Ленка с Лёнчиком сзади переглядываются. А дождь идёт и идёт, тягомотный, унылый. Итак тошно, ещё и хмурь висит. У школьных ворот работяги-хлопкоробы сбились под навесом, нахохлись, наверняка, все как один надеются, что автобусов сегодня не будет и пойдут они домой отсыпаться.

Саня с отцом на «москвиче» прикатил. Правый глаз у него и впрямь заплыл синевой. Щёлочка, а не глаз, но сам спокойный, только ухмыляется. За него можно не волноваться, отец у Сани мухи не обидит, не то что кого-то из троих детей.

Папаши отбыли вместе, компания выдохнула и забилась в угол подальше от всех. Серый безмолвно изучал железобетонную плиту над головой, остальные чувствовали себя неловко: как всегда, больше всех ему досталось.

– Может, не поедем сегодня? Вот здорово было бы! – с юношеским задором сказала Ленка, от собственного тона чуть не стошнило.

– Ага, по домам, да спать завалиться. Сутки бы дрых и не шевелился, – подхватил с наигранной беспечностью Лёнчик.

– А у нас манты, мать вчера две мантышницы сделала. Если отпустят, пошли ко мне, – предложил Саня и поморщился, ладонью прижал пострадавшую сторону.

– Ты как стовосьмой, Санёк, – засмеялся Лёнчик.

Стовосьмой – выражение, рождённое в Узбекистане. Многие тогда понятия не имели, откуда оно пошло, но его значение знали с детства: ханыга, отёкший бухарик, сюда же подпадали размалёванные шлюхи-алкоголички, подзаборные. На самом деле была статья в уголовном кодексе Узбекской ССР, бродяжничество и тунеядство, оттуда меткий оборот речи и вырос.

– Сам-то? Фингал на пол лица, – парировал Саня и Серёге: – Да, ладно тебе. Первый раз, что ли?