Альманах - Альманах «Российский колокол» №3 2020

А я кричу везде, что буду знаменит,
Что мне пора за Фауста, за смыслы мира взяться.
Но неподъемного молчанья монолит
На сердце мне поставлен… В небо не подняться….

Июль изранил и обжег Израиль.
А при жаре —
как при царе:
прогон сквозь строй
под шомполами солнца – в ад из рая —
полуденной порой.

Вот древо цеэла́ в кровавых клочьях.
Ах, что с его спиной… Ах, как клокочет
в сутулых поротых полушарах
с повальным выплеском из рваных почек
кровь… Кровь!.. А не шарлах.

Как были сизы киевские парки!..
Полны́ то снежных, то туманных глыб,
но с неких пор, пастельный мир забыв,
я хайфская, где все посадки – я́рки.
Здесь не найти холодногаммной грядки,
лишь пламенные, василек здесь – миф.
Глаз рвется к морю с круч, но при оглядке
наотмашь алым бликом бьет залив.
Асфальт тягуч – прихватывает пятки.
Подножка. Надпись: «Хайфа – Тель-Авив».

В автобусе – мороз. Снаружи – кроны
казненные!..
Мне хоть бы сквозь стекло
тончайшими перстами взгляда тронуть
их души в гнездах ран, чтоб злу назло
досталась им предгибельная ласка!
Дотягиваюсь – нет, не кровь, не краска,
а лепестки!.. От сердца отлегло.

За нами – порт, где каждый трюм, по слухам,
догнавшим нас, хоть мы и резво мчим, —
покачивается китовым брюхом,
столь перегретым, что почти живым;

заразна жизнь! – и мертвые товары
на днищах стали на подъем легки:
меняют позы, ло́мятся из тары
и перекидываются в грузовики;

а те, рыча, стоят уже на трассе;
пеньковые канаты в кузовах
на бухтах привстают, как кобры, в трансе
от редкостного счастья оживать,

заглядывать за борт в соседний кузов,
таких же полный такелажных грузов,
чтоб в параллельной гонке наконец,
под перестук двух дизельных сердец,
с соседским ве́рвием связаться в узел,
навстречу им рванувшимся с колец.

Рекой-шоссе плывут стволы секвойи:
полтуловища на прицеп легло,
ствол на стволе, они как плот двуслойный,
их двое, двое, двое, двое, двое…
Сук одного фиксирует дупло
ствола другого, чтоб при встряске врозь их
не повело.

Овечьи шкуры, хлопок из Египта…
Я – слишком я, я слишком в стороне
была от груд и ворохов… от флирта
легчайшего… с созданьями извне…

Рекой-шоссе плывут тюки и кипы.
Я чую их нечужеродность: в них бы —
в горячих, в пухлых – затесаться мне…

Ведь Щупальце Небесное за темя
меня из всяких скопищ – знай одно —
лишь беспощадно извлекало, но
сегодня я со всеми, я со всеми,
я вхожа в ход вещей, я заодно!!!

В мешках и в бочках тесно и темно:
там шепчется подсолнечное семя
и друг о друга плещется вино…

С хребтов, готовых к возрожденью туров,
в реку-шоссе впадают речки троп,
неся кибу́цные поделки лучших проб:
от шлепанцев до шляп и абажуров,
от вентиляторов до вееров…

Из-за границ, оставив дома пяльцы,
струится шелковый материал:
халаты переливчатого глянца,
на них драконы в полный рост. Непал
их скрупулезно гладью вышивал…

Центральная Автобусная Станция —
всему привал.

Все остановится, застрянет на асфальте,
на досках, на ладонях, на лотках…
«Аз ка́ма? Кам юка́ллеф? Ква́нто ва́ле?
Почем?» – «Ей-богу, даром! Ах, оставьте!» —
на четырех веселых языках…

Что ж до секвой, то те еще не вскоре
окажутся в кишащем вещном скопе,
они еще прилягут на станок,
где их нарежут мелко поперек,
они пойдут на столики под кофе,
под шахматы, под локти, под пирог…

Задремываю…
В полусне внезапно
мне три плюс три, а маме – тридцать три.
Мы в Сочи. Мы уедем послезавтра
в осенний серый Киев… «Ма, смотри,

какие листья падают на гравий!»
Оранжево-малиновый гербарий
я привезу в подарок школе… Бриз
их шевели́т, кружи́т… Сто первый лист
молю ее поглубже спрятать в сумку,
уж та полным-полна, и, пряча взор,
мать тайно потрошит ее – в упор
не видя на моей мордашке муку,
отборный ворох возвращая в сор…

Она – мулатка, мама… Не загар ли
тому виной? Нет-нет, густой копной
обрывки жженной плиточной спирали
клубятся у нее над головой…

(Сравнение могло быть и пометче:
ее курчавость проволочной мельче
и металлических витков полегче…)
Она застыла на скамье, одна,
курортным отдыхом опалена,
на ней был белый сарафан, и плечи
жглись парой фитильков из белой свечки…

Я любовалась ею, мной – она…
Неве́сть откуда взявшись, некий сударь
присел на краешек ее скамьи:
по-царски прям, Романов впрямь, стиль, удаль
угадывались в нем, вмиг безрассудно
я избрала его главой семьи.