Альманах - Альманах «Российский колокол» №3 2020

Он не кивнул нам, не взглянул и мельком
на женщину, которой так под стать
пришлась покатость парковой скамейки,
не расхвалил ей дочь пред тем, как встать…

Не юн, не стар, но, с тростью не по моде,
он был одет не по погоде в плащ —
киношный лорд… Он думал: «Дождь? Нет, вроде
безоблачная синь!.. Зенит горящ!»

Он не сказал нам «здравствуйте!». Назавтра
в курсовочной столовой нашей завтрак.
Мы оказались за одним столом.
Мы ели: мама – молча, я – с азартом,
куражась, хохоча с набитым ртом,
за вилку взвитую цепляясь бантом…

Мы были за столом – как за борто́м…
Бог нас не спас… Лорд настоял на том…
Она была красивей, я – отважней…
Дендрарий, полный листьев, стал бумажней…
Ей – сак, мне – узел из подстилки пляжной,
как будто мы готовили побег.
Из Сочи мы уехали с пропажей
былой любви друг к другу и к себе…

Спохватываюсь…
Пестрая орава
вещей, вещиц въезжала в Тель-Авив,
они держались цепко – вида вид,
при выгрузке паруясь – се ля ви!
Нашествие любви! Любви облава!
Нагромождение любви!!!

Толпа шумела,
шаталась, жалась, превращалась в ком…
А ты был не таким, как все кругом.
Ты был в толпе последним из шумеров,
владевших клинописью как клинком,
из тех поэтов, что своим стихом
всего острей самих себя увечат.

В тепле толпы дозрела наша встреча.

Автобус твой причаливал к толпе
не с севера, как мой, а… с Междуречья!..
Чтоб в центре рынка – в гуще человечьей —
меж стоп твоих застрять моей стопе…

Мы обнялись, как будто мы знакомы.
Полкосмоса – за мной, пол – за тобой —
бесполые пространства! Но истомы
вот и они полны в июльский зной,
и друг по другу неуемной страсти,
и небывалой – у пустот! – тоски,
бесплотные стихии – для объятий,
какие им, безруким, не с руки, —
они присвоили себе две наши стати
и взяли нас в любовные тиски
на лучшей – для соития стихий —
из всех Автобусных Центральных Станций.

Мы оказались на любовь ловки́:
так всеми фибрами и с ними иже
совпав… так все отдав… так взяв взамен…
так сплошно сдавшись во взаимный плен…

Толпа нам подготавливала ниши
для пяток и локтей, на время лишних,
для на́ стороны сбившихся колен…

А если рынок становился сонным,
а страсть нас смаривала наповал,
зенит свое перо в нее макал
и подстрекал ее на новый шквал
уколом в око – отраженным солнцем
от люстр хрустальных, блесток и зеркал…

Ты так углеволос!.. Я взрыла копны —
те бились штормом в пятипалый риф…
Толпа плыла, расплескивая кофе,
мы уклонялись сменой поз и корчей
от жгучих клякс, а ты, бежевокожий,
чертил наш пляс, так правя наши кости,
как требовал того твой древний, колкий,
военный, угловатый, ломкий шрифт…

Две белых майки, полуобнажив нас,
сшептавшись на побег, сползли с руки…
Штанина о штанину терлись джинсы —
искрились и спекались их замки
и капали на землю плавкой дробью…
Артерий пара, вздутая любовью,
вдоль наших горл взорва́лась, но потом —
моя с твоей – срослась вдоль рваных кром,
чтоб жизнь текла
по двум телам
единой кровью…

Толпа не замечала нас вдвоем,
обвитых шеями: ведь наши лица
смотрелись порознь – с разных двух сторон…

Базар при Станции – не заграница
ни для кого: здесь торг, здесь люд роится,
в ходу блины, фалафель, шварма, пицца,
наполеон…

Толпа смещается – базар кренится,
непотопляемый в волна́х времен…

Похолодало… У ноги – подножка…
Морозец из распахнутой двери́…
Прихватывая рану и одежку,
вхожу нечаянно… сажусь к окошку… —
рефлекс! Хоть и условный… Изнутри,
опомнившись, кричу: я понарошку!..
Я выхожу!!! Водитель, отвори!!!

Спаси от странного самоизгнанья
из рая в ад!!!
Еще я плод познанья
до зерен не догрызла!!!
Это лорд,
обидчик старый из воспоминанья,
заставивший атакой невниманья
покинуть субтропический курорт
двух женщин в спешке, в страхе опозданья
убраться прочь до нового страданья, —
тот сноб, «воображала первый сорт!»,
заколдовал нас тем, что был к нам мертв,
в рабынь автобусного расписанья…

Страх упустить мотор
с тех пор
остер!..

Пока мы огибаем рынок с края,
верни меня в толпу! Подбрось в костер
поленце, выпавшее из огня! Я
божусь на свитках Торы из Синая,
что долюблю… дотла!.. Открой, шофер!

На вираже – нельзя. Толпа редела.
Экспресс на Хайфу был уже в пути.

Домой… от куч непроданных изделий,
укутываемых до завтра, от затеи
моей бесплодной, от подсчета денег…

Ох… знает каждый, что оно на деле:
не оправдать надежд, сдать, подвести,
не выполнить чьего-либо заданья —
учителя… вождя… А я… а я…
я провалила планы мирозданья!!!
Ом мани падме хум!.. Ойя́!.. Ойя́!..

Экспресс был, что ли, подан рановато…
Мне б пнуть его – отстал бы: ведь умны
автобусы, как в Индии – слоны…
Не будет наших близнецов… Я виновата!..
Они бы, названные Астр и Навта,
на Марсе были бы поселены,
как Ева и Адам у нас когда-то,
для оживления бездетного ландшафта,
для сева вдоль каналов олеандра,
так Космос и задумал, вероятно…

А мы бы о планете красноватой —
уж дед и бабушка – глядели б сны…

В автобусе любой как в ловчей клетке
меж мягких спинок. Тлеют шины. Гарь.
Водителю кричат, но он – глухарь,
как тот не подмигнувший малолетке
случайный сударь, в профиль – русский царь.

Я… если выживу… Народ здесь кормлен,
смешон, причудлив, щедр и говорлив.

Здесь битум обитаем: в щелях – корни.
Здесь – чу! – Теодоракиса мотив.

Уж солнце, отработав смену шкивом,
ремень швырнув луне, сошло к воде,
перекатившись через нас лениво.

Здесь смерти нет, живое – дважды живо.
Здесь трижды неуместно быть в беде.

Для беглых здесь – страна слобод и вольниц.
Здесь хвоя рощиц и бурьян околиц.
Израиль полон ящериц и горлиц —
здесь как нигде.