Наталия Рай - Верна – дочь боярина. Так могло бы быть

– А то, что это был их самый главный начальник. Именно потому атака и прекратилась.

И внимательно стал глядеть на Верну.

– Непокорная, говоришь? Самовольница? Или, может быть, оружие в Руках Божиих?

Все молчали и лишь испытующе глядели на Верну, так что она зарделась, как маков цвет под столькими взглядами. Да и самоволие отрицать было бы смешно.

– Поведай-ка мне, дева, – велел князь, – почему ты решила в крепость ехать самовольно?

– Я не знаю. Очень по отцу соскучилась. Ужасно хотела его увидеть. Не устояла против искушения.

– Искушения?

Верна кивнула.

– Доброе, значит, искушение было. А ты не подумала, что тут набеги бывают? Что ты погибнуть могла?

– Не могла! Вон сколько воев вокруг!

Князь, не выдержав, засмеялся, да и дружинники захохотали в голос. Ну, боярская дочь, храбра же ты, вся в отца!

Отсмеявшись, князь вдруг поманил к себе старшего из той двадцатки воев, которых взял в сопровождение и что-то ему шепнул. Дружинник словно в воздухе растворился. Но, как оказалось, ненадолго.

А пока его не было, князь продолжал расспрашивать Верну, как она стояла на стене и что там происходило. Но тут вернулся дружинник и подал князю ларец.

– Подойди-ка ко мне, – велел он Верне.

Она подошла. Он развернул её на три четверти, так что лицом она стояла к воям и боком – к князю.

– Вы сами видите, братия, что иногда и слабая рука ребёнка – а ведь она по летам ещё ребёнок – может стать орудием Промысла Божия. Ведь я не верю в случайности – их просто не бывает! Во всём и всегда проявляется Воля Божия и следует эту Волю видеть и понимать.

Мы все стояли на стенах и мужественно защищали крепость. Но именно в том месте, где лез на стену самый главный вражина, оказалась эта дева. Именно её рукой остановил Господь эту орду!

Как считаете, верные мои братья, достойна она награды?

– Да! – громовой ответ в несколько сотен мужских глоток не позволял усомниться, что с князем согласны все.

– Быть по сему!

Старший дружинник подставил руки, на них князь поставил ларец и открыл его. И начал доставать оттуда драгоценности: браслет, серьги, литую цепь с большим зеленым камнем и корону, в центре которой красовался ещё больший по размеру изумруд. Всё это было постепенно надето на Верну, так что, когда она взглянула на отца, тот не дочь перед собой увидел, а царственную княжну.

– Твоя это награда! Заслуженная! Носи её! Потомкам своим передай – это свидетельство твоей храбрости, твоего мужества! Истинно ты настоящая боярская дочь! Крикнем же ей «ура», друзья!

Троекратное «ура» прокатилось над степью, вспугивая всё живое, только-только приютившееся отдохнуть после грома боя.

И только теперь князь обнял Верну и тут же передал её в объятия отцу, глазам своим верившему с трудом…

В день внезапного налёта, день её внезапного геройства и последовавшего за ним награждения Верна уснула спокойно, но под самое утро приснился ей тот ордынец и спросил: зачем ты меня убила? Она ответила ему во сне: а ты зачем на нас напал?

На этом она проснулась. И проснулась совершенно другим человеком. До поездки в крепость это была веселая, всегда радостная девчушка, для каждого умевшая найти ласковое, доброе слово, умевшая рассмешить самых угрюмых людей, закружить хоровод, приветить как высокородных гостей, так и бедных странников… Но теперь она навсегда, казалось, потеряла готовность посмеяться и поболтать с каждым. Замолчала Верна и отныне каждое слово она будет произносить словно с трудом, не видя в нём никакой нужды. Зачем говорить, если можно обойтись кивком или взглядом.

Отец этого сразу не понял, но перемену заметил.

– Что с тобой приключилось?

Верна пожала плечами. Неужели и так непонятно? Не каждый день ордынцы нападают и не каждый день дочь боярина убивает их вождя. И не просто вождя, а самого главного в их народе, если можно их назвать именно народом, а не племенем. Пусть и очень многочисленным.

– А где твои награды?

Верна показала рукой на столик у изголовья, на котором стоял закрытый ларец.

– Они там?

Она кивнула: там, где же ещё им быть.

– Ты не заболела?

Она отрицательно кивнула головой.

– Что же ты молчишь, скажи хоть слово-то!

– Не хочется.

– Отчего?

Она только плечами пожала. Если бы Феодор знал слово, которым его потомки станут пользоваться через пять сотен лет, он произнёс бы с пониманием: «стресс». Но тогда такого слова в обиходе не было и потому он не знал, как определить состояние дочери, кроме как назвать это потрясением.

Это и было настоящим потрясением: когда она всаживала копьё в горло вдруг появившемуся ордынцу, она знала только одно: с обеих сторон дружинники отбиваются от толп кочевников, этого же видит и, значит, отогнать, может только она и никто, кроме неё. И она с размаху ударила его копьём в незащищённое место – чтобы наверняка! Думала она только о защите крепости, о том, чтобы не дать нападающим взобраться на стены. Она ведь его даже не ненавидела. Даже не боялась. Она просто считала, что они не должны приходить и убивать россов, а потом грабить всё, что было в их домах. Потому и ударила.

Для неё он был тот, кто нарушил законы – человеческие и Божьи. Те законы, по которым жил её народ, жили православные россы. Какие были (и были ли вообще) законы у ордынцев, ей было всё равно. А если и были, и повелевали нападать на мирных людей – тем хуже для ордынцев и их законов. Ибо кто с мечом приходит, должен ожидать, что мечом его и встретят. Или копьём.

Но она была дева. Она была ещё ребёнок: ей-только-только сравнялось пятнадцать. Никогда прежде она не видела битв, не видела, как убивают врагов, да она и смерть видела только в благообразном обличьи, когда покойника уже срядят в последний путь. Либо привезут с поля боя, в полном воинском снаряжении. Сама же она и комара никогда не убила. А тут всё-таки человек, хотя и дикий.

Пролитая человеком кровь – чья бы то ни было – меняет её пролившего. Обязательно и неизбежно. Человек, даже врага убивший, никогда уже не будет прежним. И чем невиннее и чище была его душа до битвы, до пролитой крови, тем большее душевное потрясение человек испытывает, тем сильнее меняется.

Верна изменилась очень сильно. Настолько, что даже родной отец иногда сомневался, действительно ли это его дочь. Хотя знал точно, что это именно она! Нельзя женщинам быть на войне! Их высшая цель – дарить жизнь, лелеять эту жизнь, взращивать. Но не убивать. Женщина, убившая человека, переступает сразу несколько пролётов вверх: только там, в максимальной близости к Богу можно принести покаяние и получить прощение за прерванную жизнь. Или – вниз: превращаясь в злодейку и негодяйку, которой убивать понравилось.

Но таков был Промысел Божий: сразу ей повзрослеть на много лет, оставшись физически всё той же девочкой, невестой княжича Ростислава. Ведь скоро должна быть свадьба. Примет ли он её теперь такую, совершенно изменившуюся? Он ведь привык к тому, что она – всегда весёлая, задорная, смешливая, добрая, отзывчивая… А какой она стала теперь? Верна и сама этого не знала.