Никита Дмитричев - Хроники Транквила: Порабощение

– Что за бред ты несёшь? Какая ещё опасность? И нет, никто здесь в чёрном не ходит, вообще. Доброй ночи, – он хлопнул дверью, которая разделила двух собеседников.

– Гиска! Сюда! Быстро!

За стеной что-то упало, стукнулось, послышались семенящие шаги, а сразу за ними дверь распахнула всё та же девушка.

– Танцы уже закончились? Вы устали? Что вам будет нужно?

– Мне… нужна… ты…

Он посмотрел на неё страдающим взглядом. Его глаза противоречили его словам.

– Вы уверены, господин Дивус? Я же вас правильно поняла?

– Заткнись и быстро иди сюда! Без разговоров!

Девушка подошла к кровати, на которой он сидел, теребя в руках платье Аделаиды.

– Раздевайся!

Девушка скинула на пол ночнушку, стоя полностью голой перед своим господином. Его взору предстало женское обнажённое тело, ухоженное, но далеко не идеальное. Девушка обладала довольно заурядной фигурой, с широкими бёдрами и короткими ножками.

– Надень это, – он швырнул ей платье. Девушка покорилась.

Проспер встал с постели, вплотную подошёл к ней, обнял за талию и начал водить руками по её спине.

– На эту ночь, – с воздыханием шептал он ей на ухо, – ты будешь моей Аделаидой, и будешь откликаться только на это имя и исполнять любую мою прихоть, что бы я не попросил.

Поначалу сопротивляясь, теперь же Гиска уже полностью отдала себя воле своего господина, даруя ему полную власть над своим телом. Всё просто: она играет по его правилам и за это тоже получает наслаждение. В конце концов, молодой человек был объективно красив и довольно привлекателен.

Он разделся, бросил её на кровать, продолжая целовать и шептать на ухо всякие нежности и непристойности. Она хотела обнять его шею, но он схватил её руки и прижал к кровати, полностью обездвижив.

– Я мечтал об этом, как только тебя увидел.

– И теперь я вся твоя, Дивус.

– Для тебя я Проспер.

Находящийся в крайнем возбуждении парень поднял платье служанки и соединился с ней в потоке общего наслаждения. Она стонала и извивалась, когда он ускорял темп, а он в это время представлял на её месте совсем другую женщину, советницу королевы.

Кровать скрипела и ходила ходуном, Проспер проваливался в мир фантазий, называя свою партнёршу другим именем, но в ответ он слышал чужой голос, не тот, что представлял. Несколько раз он уже был на грани, но, открыв глаза, видел перед собой или на себе совсем не её, а какую-то деревенщину. И каждый раз от осознания того факта, что он занимается любовью со служанкой лишь потому, что та, кто ему нравится, ненавидит его всем сердцем, скорость его движений падала, а пик наслаждения снова спускался до бесчувственных толчков.

В конце концов, ему это надоело. Надоело быть таким жалким, чтобы отдаваться такой дурнушке на безрыбье. Когда та уже была почти готова, да и он тоже, дворянин выгнал её из комнаты и приказал больше сюда никогда не приходить. Она убежала прямо в платье, а через пару минут за стеной был слышен истошный девичий плач навзрыд.

Надеясь тем самым облегчить свои страдания, своими действиями Проспер сделал всем только хуже и стал чувствовать себя ещё паршивее.

Он кричал, бездумно ходил по комнате кругами. Из его головы не выходило имя.

– Аделаида. Аделаида. Аделаида.

По итогу своих безумных изысканий он осознал, что от этой девушки в его жизни появились только негативные воспоминания, и нужно просто заткнуть свою новую привязанность, не дать ей вырасти во что-то большее, пока не поздно.

Холодным разумом он это понимал, но сердцу для осознания этого было необходимо куда больше времени.

– Аделаида…

У Десимуса Паупера сегодня был важный день, и поэтому он надел свой новый костюм и привёл причёску в порядок.

Выйдя из своей комнаты в таверне, которую снимал пополам с Морком, чтобы следить за его состоянием даже ночью, он направился не на работу, а нацелился на дворец. На левой стороне зелёного камзола у него была красивая белая брошь без лишних изысков, круглой выпуклой формы с синим мерцающим огоньком по центру – подарок Капитона Сигана ему за невероятную находчивость и проявленные при обучении экстраординарные таланты.

Погода сегодня была хорошей, Оникс палил как в последний раз, а небо было безоблачным и насыщенно голубым. Наверное, в окна зала Совета сквозь витраж будет падать очень красивый и живописный свет.

Пока Проспер и Морк находились в посольстве, Адриан загорелся новой бесполезной идеей – написать портреты всех членов его Круга. Вряд ли принца можно было назвать сентиментальным, да и плохой памятью он не отличался, чтобы забывать, как выглядят его люди. Возможно, это была претензия на фундаментальность их действий, на то, что потомки будут гордиться их деяниями и вешать копии их портретов в своих домах. Принц и Лукреций уже прошли данную процедуру, и вот настала очередь третьего юноши. Вик Гвард пока что мялся и отказывался позировать, ссылаясь на то, что якобы пока он принимает позы, кто-то может напасть на наследника.

– Дес, знакомься, это Макист, один из талантливейших художников Ховерстада. Однажды он писал моего отца, я с ним разговорился, и оказалось, что мы встречались в детстве, когда были ещё совсем детьми! Представляешь?

– Приветствую.

– Он, конечно, утверждает, что именно я убедил его заняться искусством, но, уверен, он стал бы таким дарованием и без моего толчка.

– Вы мне льстите.

Макист подобрал необходимое место, где ониксовые лучи будут падать на модель так, как ему нужно, и почти сразу начал свою работу.

Кто был знаком с его творчеством, знали, что почерк молодого человека уже набился, и такие работы было легко выделить из остальных. Люди на его картинах всегда стояли чуть боком, поворачивая в сторону зрителя голову, будто бы у них были важные дела, и они уделили пару минут своим созерцателям, пока шли по своим картинным делам. Обычно Макист не отличался вниманием к деталям фона, он был сторонником мысли, что это отвлекает от главного на картине – человека, поэтому за Десимусом была лишь чёрно-изумрудная пустота.

В природе он никогда не находил красоты в весне и осени, особенно во второй. Юноша не понимал, почему многие боготворят это пору, называя её золотой, яркой, горящей. Для него осень всегда была символом утраты, загнивания, предсмертной агонии, и потому до самой его смерти он не напишет ни одного подобного пейзажа.

Десимус на картине стоял в своей любимой позе – руки на груди. Если задуматься, то в этом можно найти глубокий смысл. Да, это закрытая поза, она показывает героя как нелюдимого персонажа, запертого в себе со своими мыслями. Но в этот раз Макист нашёл в этом символ того, что скрещенные на груди руки – это отказ от физического труда, ставка на гибкий ум и высокий интеллект изображаемого человека. Как всегда, меткий художник снова попал в цель и раскрыл персонажа так, как это требовалось.