Андрей Приданников - Фантасмагорические картины из жизни следователя Татьяны Дмитриевны

Забрав отказной у Архиповой – она и вправду сделала отмену следующим понедельником, так что у меня появились лишних три дня – я пошла назад, в управление. Правда, по дороге попала под дождь, а зонтик-то я с собой не брала. Так что пришлось идти быстрым шагом, а то, как было бы приятно – прогуляться под зонтиком…

Вернувшись на работу, я поняла, что делать сегодня больше ничего не буду, работать – в смысле. До меня стало доходить происшедшее утром; всякие дурные мысли полезли, наконец, в голову. О том, чтобы это все значило, и какие будут продолжения. Так что я забросила отказной в сейф, подколола запросы, которые составляла утром, в дело, и собралась пройти по кабинетам поклянчить кофе, потому что у нас, оказывается, закончился. Ну и чтобы хоть как-то развлечься. Видимо, мне было сильно хреново, потому что, увидев в коридоре Владика, как он со своей самодовольной улыбочкой выходил из кабинета Насти и Ирки, я – в кои-то веки – решила сделать гадость. Я вернулась к себе, вытащила из сейфа, с самого низа дело, которое собралась приостанавливать на следующей неделе, и пошла в кабинет Владика. Вернее, кабинет-то это был следователя Зайцева, который до последнего времени занимал его один после того, как наши доблестные руководители – Макаренки недоделанные – отсадили от него пару лет назад молодого следователя, который раньше с ним работал. Ну, взбрело им в светлы головы, что Зайцев его плохому научит, то есть отобьет привычку рассматривать уголовные дела только и исключительно с обвинительной позиции и пытаться всеми правдами-неправдами запихнуть в суд любое дело. Но вот теперь посадили к нему стажера Владика. Просто больше девать некуда было, а так бы и оставался Зайцев в гордом одиночестве. Везде есть свои касты неприкасаемых…

– Добрый день, Михаил Владимирович, – как могла более чопорнее и светски произнесла я, входя в кабинет.

– Привет, Танюха! – как всегда бодро отозвался Зайцев, отодвигая лист бумаги, на котором он что-то чертил. Наверное, схему преступления, которое он сейчас раскрывал, или даже целой череды преступлений. – Как жизнь молодая?!

– Не надо! – почти выкрикнула я, подумав, что он имеет в виду утрешнее. – Не надо о грустном.

– Да я, вообще-то, тебя о личной жизни спрашиваю – как оно? Да, кстати: чай? Кофе? Водки? Жен… Мужчину?

– Да, вот, от женщины бы я не отказалась… – традиционно-мечтательно сказала я, поддерживая обычную нашу с ним игру.

– Когда-нибудь за такие слова и ответить придется, – встрял Владик как обычно серьезно и, что хуже, как обычно на самом деле серьезно. Нет, не зря я на гадость решилась…

– Вот так они только и грозятся, – сказала я тихо, заведя глаза к потолку.

– Кто они? – спросил Владик. Зайцев покатился со смеху.

– Я к вам, Михаил Владимирович… и вот по какому вопросу, – продолжила я, как ни в чем не бывало, тем же светским тоном.

– Слушаю вас, Татьяна батьковна!

– Не будет ли Михаил Владимирович так любезен, предоставив мне во временное пользование – исключительно в рабочем порядке – Владислава Альбертовича… Дело пронумеровать надо – не успеваю!

– Я рассмотрю вашу просьбу, Татьяна батьковна… Владька, тебе сейчас заняться нечем – выручай боевую подругу!

– Вот спасибо! – обрадовалась я. – Владислав… вас ведь не затруднит оказать мне любезность? – и положила перед ним дело, томик листов на триста. Его аж перекорежило всего, беднягу. Ну, невзлюбили мы друг друга. С первого взгляда.

– Пронумеровать и опись составить, – добавила я. – А подошью опись я сама – это святое. Ну, спасибо заранее! – и, кивнув, вышла из кабинета.

А ведь он кофе предлагал, – запоздало подумала я и решила искать дальше. Снова зашла к себе, взяла свою кружку, с которой не расставалась уже лет семь, с райотдела, и направилась к Насте, потому что, как я знала, у неё было. Интересно, чего это Владик сиял как новая копейка, выходя от неё? Да, семь лет – это много… Толкнула дверь, она не поддалась. Я по инерции толкнула сильнее, и дверь открылась. Шагнула в кабинет, почему-то разглядывая дно кружки в своей руке, а когда подняла глаза, то как-то даже смутилась. Дело в том, что за Настиным столом, на её месте сидел какой-то незнакомый мне парень. Больше никого в кабинете не было. Парень смотрел перед собой на стол, перед ним лежало раскрытое дело. Потом он посмотрел на меня. Ничего себе, кстати… Молоденький какой… В пиджачке, в галстучке, рубашка белая… И пялится на меня, как будто искренне не понимает, что это я тут делаю…

Я буркнула – скорее себе под нос – «Извините», и вышла в коридор, захлопнув за собой дверь. Вернее, даже не вышла – я и стояла-то на пороге. Интересно – кто такой? Может опер новенький – они там меняются с завидным постоянством. Да, скорее всего опер… Или следователь с райотдела – это его было одно из забранных дел, и Настя его уже выдернула косяки доделывать… Молодец! Потом у неё спрошу – приятная мордочка, интеллектом даже слегка обезображена…

Мои поиски кофе закончились в кабинете у Сашки, который предложил мне чай. У него и осталась – потрепаться.

– На счет того разговора, – как обычно без предисловий начал он, разлив мне и себе чай, который сам заваривал в веселеньком таком чайничке под гжель. – Почему Гитлер был не так уж и не прав?

– Потому что у него не было особо никакого выбора, он должен был проводить раз избранную и озвученную политику. Они выбрали расовый подход и уже не могли без ущерба для себя от него отступить, потому что какая-нибудь оттепель смела бы их самих в первую очередь. Это – власть, борьба за нее… – я развела руками, чувствуя, что мысль от меня ускользает. – Хороший чай, кстати.

– Спасибо, – Сашка заулыбался, как мне показалось, даже как-то смущенно. – И поэтому он был прав?

– Да никто никогда не был прав – ну, сколько можно говорить! Я же не оправдываю, а объясняю! У нас ведь было то же самое – только избрали классовый подход. И идея о том, что по мере построения социализма классовая борьба только обостряется – отсюда же. Необходимость закрепления своего положения у власти, а не какие-то там… – я покрутила пальцем у виска, – патологические нелюбови к евреям или помещикам с кулаками.

– С чем? – не понял Сашка.

– Ну, «кулаки» – крестьяне!

– А-а…

– Просто – где что лучше играло. Там лучшим объектом приложения ненависти народной оказались евреи, у нас – помещики, буржуазия. И обусловлено это было объективными историческим причинами.

– Ну, наверное… Но, все равно, и фашизм, и коммунизм – это преступники. Нет?

– И преступники – тоже. Но! Это не просто какая-то шайка забралась в Рейхстаг или Кремль и стала оттуда безобразия чинить, простой народ прессовать. Ведь не так. Народу только и надо было врага указать – не сами по себе эсэсовцы и энкавэдэшники террор творили, там такая истерия была, народ с таким энтузиазмом во все это впрягся… Охота на ведьм – все нормально. И в Штатах потом такое было, против коммунистов, да и вообще либералов. После войны. С поправкой на ихнюю демократию, но суть-то не меняется.