Надежда Севостьянова - Куда сбежали луговые собачки?

Я ему не верил. Вот ведь лошара. Он что, меня проверяет, что ли? Я решил подыграть обормоту.

– И как ты собираешься это провернуть?

– Я думал, ты меня надоумишь.

– У меня нет ни опыта, ни желания, ни таких денег. А ты просто с жиру бесишься.

– Так и знал, что ты так скажешь. Я и люблю тебя за твою предсказуемость, ты надёжен.

– А Лукерья знает о твоих планах?

– А зачем? Для неё ничего не изменится, как жила, так и будет жить.

– Ты так в ней уверен?

– Ты плохо её знаешь. Она умна и знает цену главному в жизни.

– Но жить-то она привыкла с комфортом, даже в роскоши.

– Да, и уже бесится от этого. Её мечта как раз приют для собак и кошек, и ещё – лошади.

– Ну вот тебе и решение проблемы. Собери всех собак и кошек на земле, всем твоих миллиардов хватит.

– Смеёшься?

– Так и ты не серьёзно.

Риналь посмотрел на меня так, что я понял – он не шутит. Вот ещё напасть. Был нормальный мужик, а стал больным на всю голову. Я продолжал ему подыгрывать, это – как с ребенком, а то будет истерика.

– Хорошо, что от меня-то требуется?

– Надо раздать по пять миллионов всем, кто нуждается. Но это должны быть порядочные люди.

– А как ты будешь определять, кто приличный человек, а кто – нет?

– Я сказал порядочные, а не приличные.

– А в чём разница?

– У порядочных совесть есть. Приличных вокруг полно, а порядочных – днём с огнём не сышешь.

– И что, есть тест на порядочность?

– Есть, наверное, но я его не знаю. Поэтому-то ты мне нужен. Ты организуешь разведывательное агентство, которое и будет выявлять таких людей. С каждого будешь иметь миллион. Персонал и систему отбора разработай сам. Надо же тебе чем-то заниматься.

– Я. между прочим, художник.

– Но ты пока живой и поэтому тебя никто не покупает. В живописи я ни черта не понимаю. Я могу купить все твои картины, но во-первых, ты мне не продашь, ты же гордый, а во-вторых, что мне с ними делать? Слушай, если ты поможешь мне, я куплю все твои картины и просто подарю Эрмитажу – прославишься на века.

– Спасибо, обойдусь. Избави Бог нас от таких меценатов. Кстати, Лукерья ценит мои картины. Всё, что висит у тебя в доме, это всё моё.

– В самом деле? Я ещё думал, на кой чёрт она понавешала всю эту лабуду. Впрочем, я не очень-то их разглядывал. Ну если ей нравится – пусть висят. А кстати, почему нет её портретов?

– А чтобы ты не догадался, что это моё.

– А чё проговорился?

– А теперь уже всё равно.

Я считаю себя талантливым художником, даже выдающимся. Когда меня спрашивают о направлении моей живописи, я, с важным видом, сообщаю, что это – коммунистический реализм, то есть, я пишу то, чего никогда не было, нет и никогда не будет. Как там формулируется главный принцип коммунизма? «От каждого по способностям – каждому – по потребностям». Я живописую потребности современного человека. Получается довольно мрачно, порой даже жутко. Некоторые считают, что это сплошная чернуха и таким образом я выплескиваю своё гнилое нутро. Это очень примитивный взгляд на творчество в целом. Те, кто меня хорошо знает, категорически с этим не согласны. Многие считают, что я делаю благое дело, глядя на мои картины, люди никогда не захотят туда, в коммунизм. Тем не менее, мои картины никто не покупает. Я не сетую, я знаю, что просто моё время не пришло. Многих гениев современники не понимали, не ценили. Но когда меня не станет, мои картины признают шедеврами. А я и рад, ведь я пишу потому, что не могу не писать. Мой взгляд на мир отличается от того, что я пишу. Я, вообще-то, оптимист. Вот патологоанатомы каждый день с трупами дело имеют, а веселее и жизнерадостнее их нет.

– Ну что, ты согласен мне помочь?

– Вообще-то, художник должен быть бедным и голодным.

– То-то Пикассо голодал.

– Пикассо – это не живопись, это – мистификация. Ты серьёзно про разведывательное агентство? Может, просто сесть в вертолёт и разбросать все твои миллиарды с воздуха, дешево и сердито, а ещё лучше прыгни сам и дело с концом.

– Это смертный грех, не знал? – Риналь шутку не оценил. – Разбросать, а что потом? Лечь на диван и телек смотреть?

– А зачем обязательно раздавать? Пусть себе лежат, трать их понемногу, надолго хватит.

– Тратить понемногу? Я что, Вечный Жид? Я не хочу жить вечно. И что есть такого на земле, за что можно заплатить такие деньги? Есть вещи, которые не купишь ни за какие деньги.

– Интересно, какие? Только не говори про любовь и здоровье, это банально.

– Нет, я не про это. Я, например, про совесть.

– Многие без неё прекрасно обходятся.

– Со-весть, весть о чём? Как ты думаешь?

– Понятия не имею.

– Безбожник ты. Весть, которую услышат только те, кто жил по-совести. Остальные погрязнут во тьме. Ну разбросаю я деньги, а что потом?

– А потом прекрасная свободная жизнь налегке, как у меня.

– Мне нужно какое-то занятие, бизнес. Обычно бизнес приносит деньги, а мой будет уносить. Я должен быть занят, а то сойду с ума. К тому же дело-то благородное.

– Ты уверен? Деньги ещё никому не принесли пользу, особенно халявные. У тебя, по-моему, большая проблема. Может тебе обратиться к психологу, он вправит тебе мозги, заплатишь ему пять миллионов, мне – один. Надо же с чего-то начать.

– А это – мысль. Я в тебе не ошибся. Но ты должен присутствовать при каждом акте пожертвования. И чтобы никаких осечек не было, а то сейчас народ ушлый. Сам дьявол не разберёт, кто порядочный, а кто просто выпить хочет.

* * * * *

Вечером, лёжа в кровати с Лукерьей, я разглядывал её на этот раз как-то особенно внимательно. После «совокупления» (только так теперь я буду выражаться) Лушка была расслаблена и я не решался её ошарашить новостями от её муженька. Но у меня свербило и я не удержался.

– Луша, ты знаешь, что учудил твой Риналь?

– Он много чудит. Что на этот раз?

– Хочет раздать все свои миллиарды.

– Да, я в курсе, он что, тебя припахал? До этого у него была идея уполовинить человечество.

– Как это?

– Сократить до трёх миллиардов.

– Шутишь? И каким же образом?

– За счёт халявы. Раздавать халявные билеты на морские круизы, на самолёты, на поезда, а потом корабли топить, самолёты обрушивать, а поезда пускать под откос. И всё это должны были делать сами капитаны, машинисты и пилоты.

– Они что – камикадзе?

– Нет, они будут закодированы. Бред полный, но это у него прошло. Теперь видишь, у него другая идея, благородная.

– А ты-то что про всё это думаешь?

– Я согласна с любой его идеей. Народу на земле прорва, большинство – мусор, страждущих тоже полно, куда ни кинь – он прав.

– Да… муж и жена – одна сатана.

– Так и есть.

Лукерья лежала на спине, сложив руки на груди и была похожа на покойницу, если бы всё её естество не кричало о необыкновенной звериной живучести. Я гордился, что именно я доставляю ей физическое удовольствие. Что бы ни говорил Риналь, я любил Лукерью. Он считает, что это просто физическая зависимость. Пусть так, хотя это скорее всего моя слабость, ведь ситуация дурацкая, унижающая и меня и Лушку. Но она этого не чувствует.