Александра Азанова - Были одной жизни, или Моя Атлантида

Мне помнится похоронная процессия. Мама несла меня на руках, и мне почему-то казалось, что мы шли задом наперёд. Тётя плакала, мама утешала её. Было лето. По дороге от дома до могилки все бросали цветы. Цветов было много. Даже папа после говорил, что ему не хватает Володиных проказ. Мне его очень не хватало.

Тётя Клаша была больна чахоткой. Она в гражданскую войну уехала с мужем, офицером белой армии. При отступлении сперва в Сибирь, потом ещё куда-то, где-то его потеряла и вернулась уже без мужа, больная, с ребёнком.

Я помню, как часто мама шила нам с сестрой новые платьица. Она шила их неудобными при ношении: то очень узкие рукава, то очень широкий ворот, так, что мы просто вываливались из ворота. Но мама все равно шила следующее с какой-нибудь другой, новой ошибкой.

Я помню, как мама носила меня в баню и как я сильно голосила, когда снимали с меня платьице, а ручонки вытащить не могли – они уже вспотели и прилипли к ткани.

Я помню летние чаепития на свежем воздухе, в огороде. Мама расстилала скатерть, расставляла чайные чашечки, тарелочки, – всё это была красивая фарфоровая посуда с чудесными рисунками, разными цветочками, я любила их рассматривать. Папа приносил самовар, был обязательно к чаю ароматный мёд. Мы с Ритой ползали, возились в душистой цветущей траве. Я помню, как стрекотали кузнечики, жужжали стрекозы. Беспредельное счастие бытия ощущала я.

Ещё было огромное веселье, когда мы переселялись в новую, Володину, половину дома.

Но этому предшествовала смерть Володи, новое замужество тёти Клаши – потом у неё родилась девочка, вроде бы Валя, затем похороны этой девочки, похороны тёти Клаши. Когда она слегла от горловой чахотки, маме пришлось ухаживать за ней, да и за нами. Тётя сосала лимоны, корочки бросала на пол, мы с Ритой их подбирали и тоже сосали. Мама не успевала уследить. Мы обе инфицировались туберкулёзом. Мама давала нам пить рыбий жир, который не дал заболеть по-настоящему.

Мне же запомнилась свадьба тёти Клаши с Унжиным, её вторым супругом.

Нас троих – меня, Клашку, Ритку, мама с папой, уйдя на свадебный вечер к тёте Клаше, закрыли в нашей половине дома. Клашка от огорчения, что нас закрыли, принесла с кухни столовые ножи, дала и нам с Ритой по ножу, и мы этими ножами проковыряли моховую прокладку между брёвнами и, вероятно, поковыряли гостей. Там умолкли песни, прибежали папа с мамой и нам, конечно, попало. Но мы уже успели нахохотаться, обозревая через щель пёстрое общество.

В новой половине я первым делом сильно поранилась: села на обломок стекла от настольной керосиновой лампы, которую сломала Клаша. Мама бегом бежала со мной в больницу. Стекло вытащили, но рана долго не заживала. Перед сном мама смазывала больное место свежим сливочным маслом. Остаточек от масла я выпрашивала у мамы и думала про себя, что этого масла я могла бы съесть много-много. Оно мне очень нравилось.

Я родилась, чтобы стать врачом. Чтобы у людей было меньше страданий. У родных же моих и близких к семье соседей всегда что-нибудь болело.

В два года от роду я поняла, что я – есть, что я – существую. Но, вероятно, и у меня со здоровьем были нелады. Я родилась недоношенной семимесячной крошкой.

Мама часто носила меня в больницу к фельдшеру Беде, старику с седой головой. Сидя со мной на диване в очереди к кабинету, больные старушки жаловались одна другой на свои хвори. Одна говорила: «Ой, беда, ноги болят!» Другая вторила ей: «Ой, беда, спину больно, не разогнусь!» И другие стонали. У всех что-то болело.

Подходила наша очередь, мама раздевала меня и, почему-то, ставила голенькую на стол перед Бедой. Подмышку мне совали градусник, свободной ручонкой я хлопала себя по голому, плотненькому животику и крутила глазёнками по стенам кабинета, по шкафам с блестящими штучками. Мне хотелось их подержать в руках, узнать, что это, для чего? Пока мама объясняла Беде о моём здоровье, убедившись, что на меня не смотрят, я достала градусник и долго его рассматривала. Он зачаровал меня. Интересная, загадочная, прозрачная штучка, что может знать она обо мне, для чего её воткнули мне под руку и велели плотно прижимать, не уронить? Мне это было нужно знать. Я спросила взрослых об этом, а на меня мама закричала, зачем я взяла градусник, – его можно уронить на пол, изломать!

А потом старик-фельдшер заглядывал мне в рот, в горло, в глаза. Мне не нравилось всё это, я вырывалась. А после, дома, мама закапывала мне в глаза и нос капли, я буянила и кричала.

И я решила сама стать врачом, лечить людей. Пока мама была занята делами, я собрала несколько свободных стеклянных флакончиков, в некоторые налила воды. Среди флаконов каким-то образом попала красивая бутылочка с крепкой уксусной эссенцией. А уж в это время мне исполнилось три года. Я созвала подружек, таких же глупышек, как я. Мы стали играть в больницу. Я – врач! Нам было весело.

И вот, надо же, пришла к нам в это время соседская девочка, Клаша Мальцева, конечно, сейчас, наверное, её уже нет в живых. Ей было тогда тринадцать лет.

Она засмотрелась на нашу игру, встала в очередь к «врачу», а когда очередь её подошла, она жалуется: «Ой, беда, – ноги болят!» Я дала ей бутылочку с уксусной эссенцией. Я не знала, что это такое, – просто понравилась бутылочка, попавшая на глаза. Я с достоинством, как это делал на приёме старик-доктор, говорю Клаше: «Придёшь домой, натри ноги этим лекарством». Отпустила «больную» домой.

Она и верно, дома натёрла ноги не разведенной уксусной эссенцией. Вечером бежит её мать к нам и жалуется маме на меня: «Твоя-то девка моей дала эссенцию и велела натереть ею ноги!»

Моя мама испугалась. Ноги у Клаши, со слов её матери, покраснели и распухли! А меня как ветром сдуло, я убежала от взрослых, поняв, что сделала что-то плохое. Я спряталась под одеждой в прихожей и слушала разговор мам. Соседка, сильно рассерженная, ругала мою маму не шутя.

Тогда моя мама сказала: «Твоей девочке тринадцать лет, моей только три! Скорее смажьте ножки Клаше любым маслом и обратитесь к Беде!»

Женщина ушла, я сильно жалела Клашу. Ножки её болели недели две.

Я поняла, что лечить надо осторожно…

Мама сказала мне: «Чтобы лечить, прежде надо долго учиться!» И я решила, что буду учиться.

Было это давно, лет сорок назад. Я была молода, и только что приступила к своей медицинской практике. Желание облегчить беды человеческие появилось в раннем детстве.

Вот мечта сбылась, я сижу на приёме, в маленькой сельской больничке. Я сосредоточена и серьёзна…

«Следующий!» – произношу я и гляжу на входную дверь.

Вошла пожилая колхозница из ближней деревеньки.

«Садитесь!» – приглашаю женщину ласково, придвигая ей поудобнее стул. Приготовилась к записи в дежурном журнале. Спрашиваю фамилию, как зовут, на что жалуется. «Раздевайтесь до пояса» – говорю ей, не глядя на неё: я записываю её жалобы. Записав, оборачиваюсь к больной: сидит, пригорюнившись, собрав одежду подмышки, оголив зад и живот до грудей!