Николай Игнатенко - Дельфин

Лука, спрятав руки в карманы, бродил по центру зала, заслушиваясь тем, как плавней, ритмичнее и ровнее становится музыка у него за спиной из-под рук и голосов сразу нескольких маэстро. Его тревожило внутреннее устройство зала театра, он хотел придать «Дельфину» тот самый дух, сейчас выветренный многолетними выступлениями дешевых уличных артистов и жадными руками Алекса Сагаделло.

Убрав прядь волос с челки в сторону затылка и задержав руку в таком положении на макушке, Лука вновь отправился в тоннели, огибающие зал. Их устройство каждый раз удивляло писателя, он раз за разом проходил по полутёмным коридорам, снова и снова рассматривая их структуру. Наконец, выйдя из одной трубы, он очутился в большом холле с гардеробом, подпираемом колоннами. Благодаря усилиям труппы и нескольких наемных работников в последние дни здесь кипела работа по очищению театра от многолетнего мусора, который сначала перекочевал именно сюда, в главный холл, а уже впоследствии в множество машин, отправивших его в небытие.

Лука усмехнулся, вспоминая его самого, покрытого пылью, старым гипсом и засохшей краской, выносящего из гримерок очередной ящик с обломками и мусором. Работа по преображению театра всё еще шла, но не в то время, когда труппа проводила репетиции. По их окончанию работники возобновляли лечение театра, а Лука и Август оставались им в помощь. В последние дни к этому занятию приобщились и другие члены коллектива, все, кроме Эрика, который не терпел грязи и, извиняясь, уходил. Такими темпами обновление «Дельфина» шло скорым темпом, как и исчезновение финансовых запасов братьев.

Возвращаясь в зал, Лука неожиданно остановился возле потрескавшейся стены одного из тоннелей, и обратил внимание на куски старой краски, еще не опавшей с рукава театра. Сейчас оба тоннеля имели темно-серый цвет материала, оказавшегося под краской, хотя один был потемнее, а второй – посветлее, однако Лука заметил другое, вроде бы очевидно, но открывшееся только сейчас:

– Не кажется мне, что те люди, которые строили этот театр, просто выкрасили два тоннеля по принципу зеркальности.

Октавия, последовавшая за другом в тоннели, пожала плечами:

– Почему нет?

Писатель еще раз потрогал обшарпанную стену.

– Потому что это слишком банально.

Лука улыбнулся и отправился в главный зал, выглядывая жестикуляции Эрика через прозрачное, но все еще грязное стекло светлого тоннеля.

– Что бы это ни значило, мы не станем отступать от традиций и тоже выкрасим их в надлежащие цвета. Кроме того, я уверен, что в этом есть какой-то смысл, задумка.

Глава 10. В лучах бездонного прожектора.

По окончании очередного спектакля в «Равенне», Лука приостановился перед массивными дверями главного входа и обернулся вслед впечатлениям. Гигант тоже был устроен очень необычно, пускай и не настолько артхаусно, как «Дельфин». От центрального входа до главной сцены протянулась широкая аллея, впоследствии дававшая проходы к местам в партере, причем около четверти её скрывалось в полной кромешной тени, и те запоздавшие зрители, которые невпопад перешагивая платья и смокинги, искали свои места, прежде выплывали словно бы из черного тумана. Подсветка в этой части причудливой аллеи наверняка была, но Лука отдал должное то ли задумке, то ли случайности.

Постепенно выходя из зала, молодой человек поймал себя на мысли, что уходить из «Равенны» он не хочет. Дело было не в предчувствиях, а в банальном переизбытке эмоциями, которые он получал от посещения этого места. Лука Николс был по-настоящему зажжен, и вопрос был только в длине фитиля. Писатель стал петлять небольшими проходами в лабиринте служебных помещений и множества небольших комнат и даже сцен, вроде той, которая навеяла Луке «Дельфин» некоторое время назад. В тот раз, который дал обратный отсчёт к большим переменам в жизни всех, кто так или иначе верил в то, что, находясь рядом с Лукой, можно рассчитывать на действительно необычные события. Уже сейчас Лука начинал понимать, что его история, с недавних пор каждую пятницу кольцующаяся на «Равенне», рано или поздно наберет скорость в этой центрифуге и сам писатель вылетит из неё в открытый космос, но как – он пока не представлял.

Писатель расстегнул пиджак и засунул руки в карманы, оглядываясь в сторону камер наблюдения. Ему жутко нравилось просто находиться в этом месте, большом, необычном, месте, которое могло расшевелить его вдохновение каждым его спектаклем. Он поймал себя на непроизвольной улыбке, устремлённой в красную ковровую дорожку, ведущую прямиком к главному входу в зал. Лука остановился, понимая, что ходит кругами и, оглянувшись, вдруг заметил, что дверь в комнату звукорежиссёра открыта. Более того, звуки, доносившиеся оттуда, явно намекали на какие-то приготовления. Лука был заинтригован и, не думая об охране, которая редко навещает внутренние комнаты «Равенны», а на камеры смотрит еще реже, заглянул внутрь студии звука, выходившей панорамными окнами прямо на сцену и находящейся над залом, издалека пялясь на сцену. Тучный звукорежиссёр, не издавая обыкновенного пыхтения, откинулся на спинку своего стула и поправив длинные, немного тронутые сединой волосы, прислонился к пульту. В наушниках он не слышал ровным счётом ничего, из того, что происходило вокруг, и это позволило Луке безнаказанно остаться в дверном приёме.

Занятый своим делом мастер не обращал внимания на силуэт в проходе: его пальцы ловко щелкали по панели, а сам он параллельно переезжал на стуле с колесиками к панели со светом, также располагавшейся в этой большой организационной студии. Сейчас вместо нескольких человек здесь был только один звукорежиссёр, метавшийся между компьютерами и пультами, и везде справлявшийся на удивление здорово и складно. Луке не позволял уйти вопрос, ради чего он работает за весь штат. С момента окончания спектакля прошло около часа – писатель посмотрел на часы. Без четырёх час, действительно. Уже пятьдесят шесть минут он просто бродил по «Равенне». Звукорежиссёр окончательно перешел к технике освещения зала, оставив звуковые компьютеры и пульты в гордом одиночестве, однако застыл в некой полупозиции, готовый сорваться к ним в любой момент. Он подергал за несколько рычагов, к удивлению Луки, дав мощи центрального луча прожектора вырваться на сцену. Писатель спешно вышел из комнаты техников и подобрался к главному входу в зал. Услышав движение, Лука оторвал ухо от массивной двери и слегка приоткрыл её, достаточно, чтобы было видно происходящее на сцене, но не без риска оказаться пойманным из-за шума.

По помещению разнеслись первые аккорды музыки, а на сцене, в золотых лучах бездонного прожектора, стояла девушка. Она мягко покачивала головой в такт музыке, отчего её волосы теряли необыкновенных черт лицо среди множества прядей и пустого зала. Мягко вступив, она запела, прикрыв большие зелёные жемчужины глаз ресницами. С приближением к припеву, она повысила голос, и раскрыла в полный тон всю красоту как исполняемой её баллады, уже где-то слышанной Лукой, так и собственного голоса. Вторая половина лица, периодически скрывавшаяся за прической, снова спряталась в их сени, предоставив замершему в темноте зрителю лишь озорную и теплую улыбку чуть склонённой головы. В проигрыше девушка едва улыбнулась и потупила взгляд, то ли стесняясь своей затее, то ли получая настолько большое удовольствие, что его нельзя было выразить обыкновенным смехом, при этом её глаза трогательно блестели.