Станислав Граховский - Книга. Рассказы, ироническая проза, эссе, философия и стихи

Безумный винегрет какого-то делания, разбавленный английским чаем. Засудят, точно засудят, за чрезмерно быстрый рост. Нужно срочно впасть в спячку, а там в ещё более придуманном мире, надо тоже постараться не натворить каких-нибудь чудес. Выбор сони петь лишь во сне, а в «яркой», но такой хаотичной реальности, лишь что-то мычать, да наблюдать за всем с какой-либо ветки.

Удобнее всего спать в чайнике, чтоб к началу чаепития не опоздать. Позиция сна она убаюкивает всех присутствующих. Бывает ляжешь на стол и полетел в мир грёз… Спать… так нужно и так важно. Ведь —

Сквозь сон и просоночные состояния можно бурчать кому-то в ответ: – «С тем же успехом можно сказать», и рассказывать историю о трёх Кисельных барышнях, что живут в колодце с киселём. Говорят, что, если делать вид, что ты спишь, никто не примет тебя за сумасшедшего.

Хорошо быть вомбатом, ты всегда находишься только внутри своей памяти, которая словно кисель омывает берега твоего внешнего мира. От которого тебе не нужно практически никаких благ, так как все блага уже находятся в тебе.

Только по своему желанию ты участвуешь или в чаепитиях, или в судебных заседаниях. Ты можешь всегда неожиданно засыпать и просыпаться. «Море слёз и бег по кругу», это явно не для тебя. Ты просыпаешься чтобы защищать положительного Червонного Валета, потому что именно ты знаешь «кто украл крендели».

Белый кролик в очередной раз посмотрев на часы, высказал мысль о надобности чего-то, робко посмотрел по сторонам и отвернулся. А вомбат устроился на столе вновь стал подушкой между сумасшедшими и миром трапезы.

Царство вечного покоя… у подножия холма долголетия. Странно, люди думают, что живут только в настоящем, а здесь одно только прошлое. Лишь изредка приоткрывая эту дверь у ворот Дешен. На воротах надпись: «Пройдя под этими сводами ты никогда не вернёшься обратно». Лю Ван ужасно боялся этого места.

Благословенное место, всё по фен-шуй, красные стены, жёлтые плиты, белые мосты… Большой, тихий, уединённый, поросший лесом участок земли… Долголетие… спорно… тут и вспоминать не кому и не о ком. Да и те, о ком должны помнить зарыты глубоко под землёй.

Лю Ван старался постоянно о чём-то думать. Самое страшное в жизни для него было недумание. Недумание значит нигде, пустота, смерть… остановка мозга была недопустима. Его кредо было – Думаю, значит существую! Мыслящий ум, он и понимает, и творит, и делает, и прочее прочее, – каждый день мотивировал себя к размышлениям Лю Ван.

В своём думании он конечно преуспел. Он цеплялся умом ко всему, к дереву, каждому камню, людям. Он смотрел на них оценивал, определял их предназначение, искал что хорошо, что плохо, делил всё на разные категории. Всё имело для него своё значение. Выискивая эти объекты повторно, он ежедневно проверял их неизменность, статичность, доказывал себе, что ничего в этом мире не может измениться.

Он не понимал слов свобода ума и свобода своего Я. Каждый раз он превращался в объект своего наблюдения. Всё чаще находя отрицательное в окружающем мире, он воспринимал это как-то, что и с ним тоже, что-то не так. В уме постоянно крутилась мысль – страх, что он не сможет что-то понять, проникнуть в суть и смысл существования. Мысли прислушивались к самому себе и требовали всё новой фиксации к чему-то точно существующему, вечному, правильному. Озабоченный своим сознанием, которое уже переливалось через край, он сильно боялся что-то потерять и больше не увидеть, не зафиксировать вновь.

Повозка его жизни ежедневно становилась в одну и туже колею. Мысли о том, что когда-то Лю Ван не будет мыслить, вызывали у него панику. Он сразу выбегал на улицу и проверял наличие всего того, что уже зафиксировало его сознание.

«Цветок покачивается на ветру возле моей двери, я вдыхаю его аромат и думаю, как неустойчив этот мир, как жалок он в своём проявлении, как не свободен я от своего внимания к этому», – думал однажды Лю Ван.

Когда-то я оказался возле ворот Дешен. Мне перевели надпись. Я немного постоял и прошёл под аркой. Я спустился в гробницу китайского императора, но не увидел ничего кроме саркофага. Я не думал про него. У меня не возникло никаких чувств, ни желаний осмыслить его существование. Мой ум был естественно пуст.

Возвращаясь из того мира, из которого не вернуться, я спокойно прошёл ворота Дешен. Ничего сложного. Я смотрел, слушал, но мой ум пребывал везде и нигде одновременно. В гробнице я оставил всю серьёзность своего существования. И теперь даже доставая свой меч для удара, я могу просто держать его перед собой…

Родился мальчик Цзя очень мудрым. Решил сразу пойти путём правильным, истинным, неизменным, следовать по которому необходимо под небесами. Решил и сам создать то, что является неизменным, вечным. Стал Цзя вырабатывать и воспитывать в себе правила и законы, чтобы не отступать ни на шаг. Увидел он всю свою духовную жизнь под небом.

Идёт законным путём да институты заканчивает и невдомёк ему, что многие законы уж давно извращены, да переписаны. А он целью великой задался четыре страны пройти, да в каждой свой исторический след оставить. В одну зашёл со своим уставом, в другую, третью…

И вроде принимают везде хвальбою, да смотрит Цзя в глаза чужестранцев и видит в них какую-то тайну. Вроде и охватил он своим разумом всю Вселенную, да оказывается сосредоточился только на самом себе. Всё какую-то пользу принести в мир хочет, всё чудеса во всём показывает и энергию свою неистощимую. Радость так и светится из него, знания так и льются как из рога изобилия.

Истинная жизнь она как путь долга, обязанности такие у Цзя. Ни на мгновение Цзя не отпускал себя от настоящей жизни. Но однажды, сидя на берегу реки, он позволил себе подумать. Он затормозил в своём пути и начал размышлять, остался ли его след? И не увидел он его. Цзя повернул назад и ещё раз прошёл, но уже назад. След появился, хотя и слабый. Он стал ходить туда-сюда и уже не входил в другие страны и города. Его главной задачей стало оставить видимый след.

Цзя вновь и вновь заходил в прежние места, но люди уже не так радостно его встречали. Цзя стал узнавать чужие тайны, чужие законы, которые сильно отличались от его собственных. Цзя стал вынужден жить не по своим, а по их правилам, да и сам всё более становился ими. Всё больше побивали Цзя палками за несоблюдение чьих-то правил, да за хождение по чужому пути.

И вот настал тот день, когда Цзя снова стал маленьким. В его душе слишком давно не появлялась радость и удовольствие, а всё больше гнев и печаль. Он стал называть это равновесием своей жизни. Он верил, что это может быть гармонией. Он видел теперь корень, из которого вытекали все человеческие поступки, общий дух. Но он перестал видеть себя.