Олег Нехаев - Забери меня в рай

– Кто приедет?! – спросил недоверчиво Вильегорский.

Один из рабочих удивлённо на него посмотрел. Затем скорчил недовольную гримасу, злорадно крякнул и, уже догоняя уходящих строителей, начал громко возмущаться:

– Ё-моё! Вы слыхали? Нет, вы слыхали?! А я ж вам говорил! Эти вот – учёные-мочёные… Тудыт их мать! Они ж до сих пор живут здесь как при царе Горохе… Вон, каланча эта подстреленная… – и он обернулся, глядя с усмешкой на Вильегорского. – Даже американского президента не знает!

Шедший рядом другой строитель в белой малярной шапочке взахлёб поддержал его, затараторив на русско-украинском замесе:

– Мой хлопчик малэнький, Генка – сыкун сопливый, и тот знаэ! А эта интеллигенция, довбанна… А ведь живэ ж на наши гроши…

– Вы слышали что-нибудь про выступление Рейгана? – удивлённо спросил Чарышева Вильегорский.

– Не-е-т.

– Ну а я уж тем более… Эксситарэ флуктус ин симпуло. Как говорили древние римляне: всё это похоже на очередную бурю в половнике. Впрочем, я совсем не удивлюсь, если скоро вместо нашего коммунизма американская мечта начнёт у нас воплощаться… Хрен редьки не слаще, – язвительно сказал Вильегорский. – Ну а насчёт ваших выводов, коллега…

– Здравствуйте, профессор! – громко и с напускным почтением поприветствовал его неторопливо проходивший по коридору Юрка Прокушев и тут же, не останавливаясь, подмигнул Чарышеву. – Привет корешам!

Вильегорский сдержанно кивнул и недовольно покачал головой, провожая его взглядом:

– Первостепенный разгильдяй этот ваш друг-товарищ! Про… Прокушев, кажется? – и он пристально посмотрел на Чарышева, который подтверждающе закивал головой. – Я бы вам, коллега, посоветовал быть поосмотрительней в вашем выборе… С такими «корешами»… Хотя, мы отвлеклись… Вот что я вам хотел сказать… Только у меня к вам просьба, давайте вы проводите меня к выходу. И я вам по пути всё подробно расскажу. Хорошо?

Они неторопливо пошли по коридору, но профессор тут же остановился и очень громко сказал Чарышеву:

– Вы, коллега, меня по-настоящему обрадовали! А ваши выводы достойны самого серьёзного внимания. Только вот относительно времени дуэли Пушкина вы допускаете некоторые, очень непростительные погрешности. Многое упускаете… Например, не учитываете, что дата дуэли приводится по старому летоисчислению. На самом деле, если говорить применительно к сегодняшнему времени, то стрелялись бы они вовсе не в январе, а в феврале…

– Куда её?! – спросил подошедший рабочий в спецовке, с трудом таща по полу огромную коробку с какими-то рамками.

– Не дадут поговорить! – возмутился Вильегорский. – Туда… Туда, в окно! – громогласно скомандовал он, даже не взглянув на содержимое.

– Слышь, помоги! – попросил Чарышева рабочий.

Они кряхтя подняли на подоконник ящик, и Вадим торопливо столкнул его вниз. Тот упал с грохотом. Со звоном разбитого стекла.

– Там никого не задели? – обеспокоенно спросил Вильегорский.

Чарышев высунулся по пояс в окно и, увидев идущую по двору историчку Фролову, поприветствовал её кивком головы.

– Не-е-е. Никого…– спускаясь с подоконника сказал Вадим, отряхиваясь от белёсой пыли. – Только, кажется, там опять дождь начинается.

– Тогда мне тем более надо поторопиться, – рассмеялся Вильегорский, беря под руку Чарышева. – И потому давайте, коллега, мы всё же продолжим наше движение. Так вот… Даже с учётом поправки на григорианский календарь вы всё равно правильно… Да, вот ещё что… Вы ведь и расчёт делали не по ленинградской, а по московской широте… Это никуда не годится. Неучтённые вами нюансы дают минут пятнадцать дополнительного времени. Солнце в Ленинграде заходит позднее, чем в Москве, – и тут он, будто провозглашая тост, величаво поднял свой огромный зонт. – Но, несмотря на погрешности, в главном вы всё очень правильно подметили!

На выходе Вильегорский попридержал дверь, чтобы пропустить входящих студенток. Почти каждая из них учтиво здоровалась с ним и улыбалась. Он отвечал лёгким поклоном, не прекращая общения с Чарышевым:

– В этой истории есть какая-то важная тайна, о которой никто из очевидцев так и не соизволил никогда рассказать, – Вильегорский кивнул на очередное приветствие. – Об этом говорил и Вяземский. Правда, он в самый тяжёлый период отдалился от Пушкина. Так же поступила почти вся тогдашняя элита общества. Пушкин, незадолго до дуэли, остался почти один. Против всех. Презираемый многими. Абсолютным большинством нечитаемый… Весь в долгах, как в шелках… Вот вам и вопрос: гений – это лучший из нас или изгой, инородное тело? Ведь при жизни Пушкина, например, Фаддей Булгарин – был тогда такой очень бойкий писатель – он же по тиражам своих книг многократно превосходил «наше всё». Да-да! Выходит, что мы сами не способны, без указок свыше, распознать действительно возвышенное? Так, что ли?! А если так, то сколько же гениев мы не смогли рассмотреть прежде и сколько ещё не рассмотрим в будущем? И зачем они появляются раньше времени? Зачем?! Или, может, это мы, из-за своего несовершенства, опаздываем на встречу с ними и потому обрекаем их на погибель, как это и произошло с Пушкиным?

Профессор продолжал держать дверь, хотя в неё уже никто не входил. Он досадно рассмеялся над своей невнимательностью, пропустил вперёд Чарышева и вышел вслед за ним на улицу.

– Знаете, что поразительно во всем этом: то, что огромное количество тайн было сделано впоследствии из всем известного! – продолжил страстно говорить Вильегорский. – Если бы Пушкин воскрес, то он бы ни за что не узнал сам себя в том образе, который… – он возмущённо всплеснул руками и остановился. – Чушь! В учебниках – ахинея! Полная ахинея! Это же надо: «ярый борец с самодержавием!» Кто? Пушкин?! Помещик и крепостник? Нет, Маяковский всё-таки был прав, когда предостерегал… Помните его знаменитое: «Бойтесь пушкинистов!» Ещё как бойтесь, скажу вам из личного опыта! Некоторые из этих исследователей начинают воспринимать на себе архивную пыль с бумаг гения как благородную патину. Бронзовеют так, что сами становятся ходячими монументами!

Вильегорский суетливо полез в боковой карман и, достав старенькую мятую тетрадку, вручил её Чарышеву:

– Вот! Почитайте. Тут о Пушкине кое-что есть невероятно удивительное. Это из таких архивов, что вы и представить себе не можете. Только не потеряйте. Больше такого ни у кого нет. Держите!

После этих слов Вильегорский посмотрел на часы и, осторожно дотронувшись рукой до плеча Чарышева, добродушно сказал:

– Ну вот, я опять увлёкся… Извините, коллега, пора… Мне уже минут через сорок нужно обязательно быть на Арбате. Это у вас есть сапоги-скороходы! А мои уж, поверьте, поизносились… Скрипят! – и он с ухмылкой посмотрел на свои старомодные истоптанные ботинки.