Сергей Бойко - 1991. Дивный сон. Рукопись, найденная в тюремной камере

Игра кончилась…

Потом кончилось все…

Последовавшая вслед за тем метаморфоза оглушила Вольдемара. Он с удивлением и отвращением почувствовал себя обманутым – опорожненным жадно, до самого донышка (кем только? – вот в чем вопрос!) и отброшенным в грязь за ненадобностью. Он взирал пустыми темными глазами на мир, и трудные мысли толклись в его голове.

…Зачем она мне и кто, эта чужая женщина?

…И это было то, ради чего живут и умирают?

…И это – все?!

В груди образовалась бесчувственная полость, из которой тянуло ледяными токами разочарования, стыда и досады. Когда женщина вновь потянулась к нему, неудовлетворенная и горячая, Волька оттолкнул ее. Он отпрянул на глубину, глотая воду и воздух, бросился на спину течению, торопясь уйти к прежнему себе, чистому и юному, но уже предчувствуя тщетность этой попытки, – так далеко заплыл он на этот раз… как никогда!

…Вот тебе и год за три – как на войне!

…И это – жизнь?

…А что же тогда – жизнь?

Да ведь это – часть ее! – пришла вдруг неожиданная мысль. Без этого мир половинчат, лжив и вороват…

В такт гребкам мысли и чувства продолжали безостановочное движение, а траченное неожиданным концом юное тело постепенно восстанавливало свою потенцию. Волька плыл – и наполнялся новым состоянием и сознанием этого состояния. Живу! – хотелось уже кричать. Все-таки живу! И он закричал, ударил по воде руками и захохотал. И это был не щенячий восторг раннего утра, но настоящая радость осознания полноты жизни. Так казалось…

Когда он доплыл, мужская гордость уже переполняла его до самых малиновых ушей. Он триумфатором вышел на берег. Давид и Серега очумело приветствовали его вставанием. Вольдемар, «совершенно» голый, прошествовал к своей одежде и принялся натягивать брюки.

– Что, мужика никогда не видали? – вещал он громким голосом. – Ну? Все в порядке, братаны!

– И… что? – почти испуганно начал Давид, – ты с ней… ее…

– Не убил, не бойся! Даже не ранил! – подмигнул Волька.

– А как же… Денежка?

Волька замер.

– А что? Мужские дела!

Он внимательно посмотрел на приятелей.

– Болтать будете? Не советую! Ну? Пошли, что ли, балаболки?

И вновь радостное и неудержимое, как падение, чувство захлестнуло его, и он воскликнул:

– Эх, братаны! Кровь наша общая! Живем!!!

И Вольдемар перешагнул через платье и босоножки первой своей в мире женщины, заметил – и не обратил на них никакого своего сочувственного внимания. Зашагал по откосу широко и размашисто.

– У тебя брюки сзади промокли, – едва поспевая за ним, проговорил Давид.

– Фигня! Высохнут.

– И рубашка испачкалась.

– Где?

– Вот. На плече.

– И хрен с ней!

Давид нетерпеливо дернул Вольку за рукав.

– Да не беги ты! Расскажи… Как это… Ну… Здорово было? Не страшно?

Волька остановился, насмешливо посмотрел на вопросительного и смущенного Давида, на хмурого Серегу.

– Братва! – сказал. – Об этом не говорят. А не спрашивают – эт как пить дать! И вы не болтайте.

– Да ты что, Воль? – обиделся Давид. – Могила!

– Ну и лады!

И Вольдемар обнял друзей за плечи и повел дальше в гору.

– Все там будем! – заверил он, довольный сам собою.

Давид улыбнулся смущенно, красна девица, а Серега вывернулся из-под волькиной руки и пошел самостоятельно, шаря под ногами неустойчивым взглядом. Еще весной он познакомился на танцах в Доме офицеров с этой молодой женщиной, увлекся слегка, встретился несколько раз без особого успеха – и расстался без сожаления. Тем удивительнее показалась ему неожиданная теперь боль в груди – обида за себя и ядовитая ненависть к обоим, Вольдемару и Маринке, будто они вероломно и коварно предали его. И никакие доводы рассудка не могли успокоить его разбушевавшиеся чувства…

И вдруг Волька остановился:

– Стоп!

Все замерли.

– Тихо!

– Что такое?

– Тихо! Вроде, зовет!

– Кто? Кого?

– Ого! Нас. Всех. Хочет.

– И что?

– Пойдем!

– Да ты что, Воль?

– Струсил, Додик?

– Я? Нет, но… У меня же Ритуля.

– А ты, Серый?

– Без меня!

– Струсил?

– Думай, что хочешь, а я не пойду.

– Ну и дурак! Всех же зовет. Не слышите, что ли? Серега! Влюбился? Черт с тобой, влюбчивый! Супер-стар, ты идешь?

– Странно все это как-то… – пробормотал Давид и смущенно пожал плечами и вдруг решился: – А пойдем, будь что будет! Надо же когда-то и начинать…

Вольдемар и Давид побежали обратно к реке, а Серега остался стоять. Постоял, постоял – и тоже начал спускаться следом за уже бывшими одноклассниками…

В оконное стекло билась пчела: хотела – и не могла вырваться наружу. Я поймал ее за тонкие крылья и стал рассматривать, любуясь ее совершенством, уверенный, что пчела не сможет ужалить меня, – как вдруг ее неожиданно гибкое тело изогнулось, а высунувшееся жало скользнуло по коже. Пчела оказалась немного проворнее и немного опаснее, чем я предполагал. Я испугался и бросил пчелу в дальний угол. А потом вспомнил, что скоро буду ложиться спать, и понял, что она обязательно должна будет ужалить меня в темноте, – и я бросился на тщетные поиски.

Когда я окончательно уверился, что не смогу найти эту пчелу в таких сумерках, она сама выползла на свет, чтобы я еще раз мог полюбоваться ее опасной красотой. Я увидел ее – серую, маленькую, беззащитную – и торопливо наступил на нее башмаком. Пчела с хрустом умерла.

Я стоял и смотрел на темное пятнышко, оставшееся после пчелы, – и первые секунды радостно сознавал собственную безопасность. Еще было чуточку жалко погибшую – такую хрупкую и такую доверчивую. А потом сделалось непереносимо… Как в жизни… И я проснулся. Но сон перешел в явь.

Любовь удалилась.

Пришла беспокойная скука.

В санчасти койки Сергея и сержанта Солдатова стояли рядом. Сергей не прослужил и 4-х месяцев, как попал сюда с сотрясением мозга и множественными ушибами. По официальной версии – свалился с крыши домика расчета боевого дежурства. Сержант Солдатов лежал с проникающим ранением грудной клетки, которое будто бы получил, когда налетел в темноте на острую арматурину. Все в части знали истинную причину этих двух травм и историю, им предшествующую, но традиционно не напоминали об этом даже за дружественным стаканом.

Молчали об этом и Сергей с сержантом Солдатовым, начавшие неожиданно и нелогично симпатизировать друг другу.

«Скорый дембель» Солдатов выразил восхищение отвагой «сынка», на что Сергей признался, что действовал глупо и исключительно от отчаяния и безвыходности ситуации: ведь все в полку знали Анатолия Солдатова как отпетого «урку» и бодаться с таким теленком не имели никакого желания. Сержант только усмехнулся на это, но подтверждать легенду о своем прошлом не стал. А вскоре и вовсе открылся – да с такой неожиданной стороны, что Сергей надолго потом задумается о природе человеческих поступков и их, порой, невероятной бессмысленности, роковой предопределенности и своей бредовой логике. Именно этой логике и не сумел до конца подчиниться в критической ситуации Анатолий Солдатов – за что и поплатился.