Наталья Доброхотова-Майкова - Бронзовый воробей. Или приключения красавца-корнета

СТРАННЫЙ акцент

В тот же миг корнет увидел солдата. Он сидел у колонны, держа ружье на коленях. Корнет машинально схватился за шашку. Солдат спал так крепко, что цокот копыт по камню не разбудил его. Странный это был солдат. Корнет никак не мог определить ни страны, ни рода войск. Судя по длинному мушкету, он был пехотный; но в пехоте у противника таких мундиров не было, а в своем войске и подавно. Да и вообще мундир был не похож на мундир, и мушкет какой—то странный – то ли слишком большой, то ли старомодный. Все—таки это был мушкет, и наш герой осторожно полез в карман за пистолетом.

На голове у солдата была медная каска, давно не чищенная, и весь он был какой—то не уставный, не подтянутый. Может быть, вспомогательные части? Обоз? Но чей? Впрочем, смешно питать иллюзии: неприятельский, конечно. И солдат, наверно, не один… Надо, пока он спит, отнять у него мушкет…

Солдат поднял голову и посмотрел прямо на корнета. Лицо у него было совсем молодое, свежее.

– Товарищ, – сказал он, – съестного чего нету?

Съестного у корнета не было, и он потряс головой.

– Жаль, – сказал солдат и зевнул.

Корнет быстро соображал. Солдат говорил не на его языке, но и не на том, на каком говорили неприятельские офицеры, с которыми он так недавно встречался. Между тем корнет его понимал. Может быть, все дело в акценте? Ах нет! Вспомнил, солдат говорил на диалекте, на котором говорят уроженцы солянок. Солянки – небольшая приморская полоса, где дюны перемежаются с солеными болотами. Этот малоинтересный район часто переходил из рук в руки, и корнет не знал, кому он сейчас принадлежит. Кроме того, парень из Солянок мог в поисках заработка попасть в любую страну, в любой город и завербоваться в любую армию. Солянский диалект был хорошо известен в обоих враждующих государствах: и там и тут простак—солянщик был постоянным героем анекдотов и комедий невысокого разбора.

Итак, корнет по—прежнему ничего не знал. Солдат вроде бы не смотрел на него, как на врага. Впрочем, куда уж простаку—солянщику разбираться в мундирах! Если ничего не говорить, он ни о чем и не догадается. Наверно, и правда обозный… Солдат снова зевнул. Корнет легко спрыгнул с седла и достал из седельной сумки фляжку. С огорчением он вспомнил, что не догадался вчера наполнить ее вином у маркитанта. Во фляжке плескалось, судя по весу, чуть больше стакана вина. Корнет отвинтил крышечку, уселся рядом с солдатом, и, подмигнув, протянул ему фляжку.

– Можно, – сказал солдат.

Он отложил ружье, чтобы не мешало, взял фляжку, сделал большой глоток, второй – еще больше, третий – совсем большой, и, запрокинув голову, перевернул фляжку дном кверху. Это, как прекрасно знал корнет, хотя он был в армии без году неделя, было не по—товарищески, и так делать не полагалось: выпивать всю фляжку, если она одна на двоих. Однако, когда солдат вернул ему фляжку, там еще что-то бултыхалось. Корнет отпил глоток и снова протянул фляжку солдату. Тот снова хлебнул основательно, и все—таки там еще что—то оставалось. Корнет отпил. Он судорожно перебирал в уме солянские анекдоты, чтобы найти подходящую фразу для начала разговора. Что—то все было не то. Он устал, был взволнован и голоден. Они еще раз передали друг другу фляжку.

– И давно ты тут? – вспомнил наконец корнет.

– Со вчера, – ответил солдат не сразу. Он отнял фляжку от губ, перевел дыхание и протянул ее корнету. – Хайло и Сухой пошли насчет хавки, а я не пошел. Лучше посплю. Хайло обещал чего притырить, да жди, как же. Скорее сам больше себя сожрет, чем поделится. Ну и пусть хоть треснет. Я посплю пока. Слушай, а может это было не вчера?

Корнет выпил. У него начинала кружиться голова. Пил он всегда очень мало, к тому же не ел с утра. Он не был уверен, что правильно расслышал и истолковал своего собеседника. На сцене это звучало как—то не так. Солдат выпил еще и стал объяснять, куда поперлись Хайло и Сухой. Эти названия были корнету незнакомы; конечно, это все маленькие деревушки к тому же, как известно, жители солянок Б произносят как П. Когда нужно переводить, когда нет? Думая об этом, он потерял нить повествования. Солдат рассказывал уже о других местах и персонажах – кажется, о своих прежних авантюрах. Они с корнетом продолжали выпивать по очереди. Темнело. Корнетов конь, деликатно побрякивая уздечкой, щипал какую-то зелень поблизости. Корнет подумал с раскаянием, что даже не вынул у лошади изо рта железо, но встать уже не смог. Солдат рассказывал длинную историю про понтон; «ах да, конечно, он сапер», подумал корнет. В зелени, обвивавшей стены, возились какие-то птицы, должно быть большие. Сверху сыпался мусор, листочки; у одной из птиц был странный голос, похожий на злорадное хихиканье. Солдат, прикладываясь к фляжке и не забывая передавать ее корнету, повествовал о каком-то длинном баране, которого кто-то, видимо, попер, когда старый помер; речь его становилась все несвязней, он то и дело задремывал…

Корнет проснулся. Ярко светило солнце. Голова болела. Ему приснился страшный сон: он сдавал экзамен по стратегии, ему достался билет «осада Бонтона», и он не мог вспомнить, какой же хитростью Великий Паран все-таки взял Бонтон после смерти Бо—Мера. Это все были события тридцатилетней войны, которая предшествовала столетней. Корнет потряс головой, чтобы проснуться окончательно, оглянулся и замер: рядом с ним, прислонившись к колонне, с мушкетом на коленях сладко дремал мушкетер Тридцатилетней войны. Как он вчера не догадался? Каска, мушкет, форма… никакой не обозный, не сапер… понтон – это, конечно, был Бонтон, великий легендарный город, древняя столица изящества и великолепия, чье имя стало нарицательным для обозначения хорошего вкуса. Именно жители Бонтона первые начали мыться мылом и заедать вино редиской. Великий Паран сравнял его с землей, и гордился… кстати, то, что он вчера переводил, как «длинный баран», это и был Великий, или Большой Паран. А старый помер – это, конечно, Старый Бо—Мэр, добрый Мэр, последний правитель Бонтона. Ну да, и еще попер – Бобер, знаменитый капитан ландскнехтов.

«Я еще сплю», подумал корнет. Между ним и солдатом лежала фляжка с завинченной крышечкой. В ней плескалось вино – так со стакан примерно. Конечно, всего этого не могло быть. Даже если бы она вчера была полна и они с солдатом ее выпили, они не могли бы от этого напиться до беспамятства. Почему же тогда так болит голова? Тут его глазам предстало еще одно изумительное зрелище. Посреди двора, выщипывая мелкую травку среди разбитых плит, бок о бок мирно паслись крупный ветвисторогий олень и его рыжий конь. Они подняли головы одновременно. Олень, увидев, что на него смотрит человек, в два прыжка исчез. Конь приветствовал хозяина веселым ржанием. Корнет почувствовал раскаяние. Он напился и заснул, даже не расседлав коня. Теперь, наверно, уже не стоит, надо ехать скорее. Все же, жалея животное, он снял седло и обтер ему спину травой. Конь был, казалось, всем доволен: всю ночь он щипал росистую траву, а в углу двора, в разрушенном бассейне, вода стояла по края. И корнет не пренебрег этим бассейном. Вода в нем была чистая, хотя все дно водоема устилали прошлогодние листья. Корнет ополоснул лицо и напился, и тут вчерашний хмель улетучился, но взамен на него обрушился весь ужас происшедшего. Он, заблудший воин, вместо того чтобы попытаться под кровом мрака пересечь линию фронта и разыскать свою часть, всю ночь провел, пьянствуя с… он оглянулся на солдата. Конечно, вся эта история с тридцатилетней войной – сонный бред. Парень – ополченец или партизан, потому и вооружен музейным мушкетом. Правда, чей он, так и не удалось выяснить. Ну и ладно; все равно он какой-то бестолковый, помощи от него не дождешься. Что, если попробовать, в целях ориентировки, взобраться на верх этой руины? И корнет, отважно вступив под своды здания, начал подниматься по обрушенным лестницам. Прекрасны были благородные развалины, тут и там проросшие разнообразными растениями! Словно героя нашего пригласили во дворец, украшенный к празднику! Если бы только на этом празднике его еще и угостили… Голоден он был страшно, и, вспугивая певчих пташек, подумывал о дичи покрупнее. И вот, когда он с балкона второго этажа пытался, опираясь на плечи кариатиды, забраться на третий – из цветущей лианы перед самым его лицом вылетела, крича, огромная красно—синяя птица. Он чуть не свалился. «Ну нет», думал он, с усилием перебрасывая свое тело через подоконник, «кто угодно это был, но не попугай. Фазан, должно быть». Но он прекрасно видел, что это был не фазан. Вопрос остался пока открытым, как и вопрос о полупустой (или полуполной) фляжке.