Наталья Князева - Когтеточка. № 1, 2020

– Что, совсем мало народу? – спрашиваю.

– Да пока мало, летом приходит народ, – говорит. – А что там твоя девятка, починил?

– Пока не починил, – недовольно отвечаю.

– Как так? – он удивляется, как будто даже искренне. – Сам автослесарь, а свою машину не можешь починить.

– Я могу, – спокойно отвечаю. – Я-то могу, да времени нет. Люди работают вообще-то, – значительно прибавляю. – Некогда, – и это тоже добавляю, для весомости.

– Вот всем некогда, а может, и мою бы красавицу посмотрел, шумит движок, – Айрат печально говорит.

– Извини, – говорю. – Сейчас – никак, на работе зашиваемся. Давай через недельку подъезжай, посмотрим, ты ж Палыча знаешь, золотые руки!

– Да у меня движок шумит, ты слышишь? – Айрат повторяет. – А у вас просто шиномонтажка. Мне надо движок послушать!

– Палыч и это может, – спокойно девятки отпиваю. – Золотые руки! – тоже повторяю ему, чтоб он понял.

– Дашенька как поживает? – спрашивает.

– Нормально, – резко говорю ему.

– Какая женщина тебе досталась! – с завистью отвечает Айрат.

Доедаю, прощаюсь, иду на работу, там Палыч, матерясь, козлику колеса меняет, рядом владелец сидит, ждет.

– Палыч, че, я покурю пока, ладно? – говорю.

Палыч жестом машет, типа, иди, кури, я пошел, смотрю, на заправке нет никого, иду по улице, думаю о том, о сем, так сразу не скажу, о чем конкретно. Красивая девка навстречу:

– Не подскажете, где здесь улица Народная?

– А зачем такой красивой девушке на улицу Народную? – флиртую. – Может, оставите номерок, пересечемся где-нибудь… там? – еще и подмигнул.

Пошла дальше, не ответила, стерва, курица. Иду, думаю: как одна дура так может разом весь настрой сбить, о, смотрю, к церквушке подошел, это как бы у них называется «часовня», недавно построили, иногда захожу, потому что по пути. Так-то я в бога не очень верю, ну, может, он и есть. Захожу, в общем, там поп – отец Афанасий, мы с ним так, нормально общаемся, прохожу, он книжку читает, а, Библию, ну да, поп же.

– Здорово, отец Афанасий, – за руку здороваюсь. Он молодой еще, лет на семь меня старше, может.

– Здорово, Димыч, – говорит. – Как сам?

– Да помаленьку, ты как, отец?

– Милостью божией… – ну как по уставу отвечает. В армии свой устав, там «Так точно» и «Разводящий ко мне, остальные на месте», а у них свой устав – «Божией милостью» и «Пути господни неисповедимы».

– Библию читаете? – как бы надо ведь разговор поддерживать, вот и спросил.

– Да. Я недавно перепутал Иону с Иовом, вот перечту, думаю, – и пальцами книгу погладил. – Стыдно стало… нехорошо.

Ну и проблемы, думаю, Иова, Иона, у нас вон на работе перепутаешь че – колесо отвалится, реальные проблемы.

Попрощался, на работу вернулся, вижу: владелец шиномонтажки Валя (Валентин Андреич) на свой калдине приехал. Че ему надо, думаю, а вон он с Палычем газету читает, плюется. Он, Валя, на бульдога похож: когда говорит, плюется, и голова квадратная, Палыч за глаза его как-то зовет… Бурчеев, что ли, а Валя сам квадратный, и еще в такой черной рубахе всегда с короткими рукавами, как деревянный, но самое смешное, это что он на шее флешку носит, и когда говорит, плюется, и флешка на шее болтается, трясется. Поорет, потом в калдину свою сядет и уедет.

Одно слово – клоун!

Ээээ, да, обсуждают чего-то, я у входа стою, курю. Он уходит, я так ему бодро:

– Здрассьте, Валентин Андреич!

Мотнул головой, буркнул что-то, хрен с ним, бульдог старый. Сел в калдину, укатился.

Я Палычу говорю:

– Че приходил-то?

– В газете шиномонтажку нашу об… ругали, помнишь, на той неделе мы козла одного на тойоте послали?

– Ну.

– Вот он и накатал в газетку, урод, журналюга.

– Че, давай, я телефон пробью, решим проблему.

Я проблемы решать умею.

– Не, – Палыч кепку берет. – Неохота. Пошли по домам.

Попрощались, иду домой. Неохота – и неохота, мне тоже лениво. Лениво, да и тупо день прошел. Ничего и не взял себе сегодня, хоть бы сигарет стрельнул у того мужика, который утром приезжал. Ничего не нажил – день прошел даром, так я считаю.

Подхожу уже к соседнему двору, вижу, пацан какой-то прилизанный на лавочке горюет, рубашечка белая, часы наручные ничего так, бабу ждал – букетик мнет в руке. Я подсел на лавку, говорю:

– Че, закурить есть?

Молча мне дал сигаретку, я закурил, ему киваю:

– Че, не пришла?

Тоже молча башкой качает. Я хмыкаю, потом ему так спокойно:

– А отдай мне цветы, я своей подарю. Твоя-то не пришла.

– Ну, держи, – он мне букетик грустно отдал, я встал, его легонько по плечу похлопал.

– Не кисни, – говорю. – Найдешь другую, вон их скоко.

Настроение улучшилось, прихожу домой, звоню, Дашка в какой-то темно-зеленой маске открывает, а я ей букетик:

– На, – вручаю. – Цветы тебе. Красивый букет для самой красивой девушки!

Я с ней галантен бываю.

Она взяла, за вазочкой пошлепала. Эх, вот и день прошел. Разулся, прохожу:

– Че, ужин где? Я, если че, весь день вкалывал!

– Руки иди вымой!

Ну, можно и вымыть. Мою, себе в зеркале подмигиваю: хорошо я в жизни устроился, не хуже людей!

10 часов

Стасенька был оперный певец. Оперы у нас не было, но оперный певец был и даже регулярно выступал: решительно на всех мероприятиях, претендующих называться культурными, Стасенька пел. А кому больше петь?

Все концерты у нас строились по шаблону, а шаблон был такой: первым выступает Стасенька, а потом выступает букет артистов, олицетворяющий дружбу народов.

Что характерно, Стасенька всегда выступал с одним и тем же номером, который ему за эти годы удалось не то что выучить, но даже отшлифовать до блеска (он где-то через месяц уже пел все слова без бумажки). Справедливости ради, надо сказать, что и слов было немного: Стасеньку объявляли (конферансье тоже всегда была одна, и текст читала всегда один), он выходил, кланялся, вставал в пафосную позу, пропевал фразу «Куда, куда вы удалились?», кланялся и уходил. Вот такой был номер.

Так что, в целом, не без хвастовства замечу, наш город мог смело называться культурным: такие номера-то ставим.

Да… но что-то я еще не сказал ничего о себе, а сказать надо: я был Стасенькин брат и заодно повар. Получив гуманитарное образование, я сразу отправился в повара и ни секунды не пожалел. Работать поваром у представителя богемы – это ведь тоже почти что богемно. Вы только представьте, что эта богема ест! Стасенька, например, предпочитал крем-брюле. На завтрак ел крем-брюле с гречкой, на обед – крем-брюле с оливками, на ужин – крем-брюле с горчицей.

Но в этот злополучный день он отказался от крем-брюле, решив позавтракать в ресторане при гостинице, где он жил (статус, что вы хотите). В ресторане подавали мокриц. Такая была тогда мода. Городской путешественник Пузожитин как раз недавно вернулся из Восточной Кореи и теперь рассказывал небылицы про тамошнюю жизнь; небылицы подхватили и, как и всегда происходит со всем, что дурно, возвели в ранг моды и стали насаждать. Так, Пузожитин где-то брякнул, будто восточные корейцы едят мокриц – и все стали есть мокриц. Ну и Стасенька тоже решил от моды не отставать. Он набрал со шведского стола три поварешки мокриц и подсел к кушающему помидорку местному поэту Луи Олеговичу Капелькину.