Олеся ДЕРБИ - Вкус счастья

***

Вспоминая этот разговор, я представляла себе Драгомира, шалаш в дремучем лесу, костёр, шипящий, как змея, на каждого, кто осмелится нарушить границы чернокнижника. Был он почему-то по пояс голый, с длинными и тёмными, как сажа, волосами. Мастерил лук и стрелы. Терпеливо ждал, пока его берегиня и амазонка закончит магический ритуал на соседней поляне и накормит, наконец, его сытным обедом. Я даже видела стройный стан, мелькающий среди деревьев. Волосы, развевающиеся на ветру. Вот только лица её я почему-то не рассмотрела.

И чем дольше я думала о ведьмаке, тем больше убеждалась: на роль спутницы колдуна, способного подчинить себе не только лес, но и Вселенную, Ритка подходила идеально. Но подруга уже была счастлива в браке. И Драгомир сам убедился в этом, прочитав о её большой любви не по лицу, как это делают его «коллеги», а по ладоням. Мне, находившейся на расстоянии в несколько тысяч километров от всей этой странной компании, оставалось только надеяться: легко и играючи войдя в это общество, Ритка сможет выйти из него в любой момент. Выскользнуть так, чтобы не повредиться умом и не заразиться излишней тягой к магии и волшебству…

…В Белой комнате было шумно и весело. Для почётных гостей выделили большой кожаный зелёного цвета диван. Кресло для Ритки тоже поменяли. Вместо строгого и современного поставили мягкое, обтянутое нежной тканью в красный мелкий цветочек. Среди бледных стен эти старомодные предметы интерьера казались по-домашнему уютными и тёплыми.

– Вот ты и пришла! А мы тут болтаем уже! – Ильф весело помахал рукой Ритке, вскочил с места, придвинул её кресло ближе к дивану. Петров, приветливо кивнув, деловито водрузил на столик печатную машинку. Зощенко, которого девушка поначалу не заметила, подошёл и по-свойски похлопал по плечу, жестом пригласил садиться.

– Да у вас тут весело! – не сразу нашлась растерявшаяся Маргарита.

– А то… – шутливо обвёл рукой собравшихся на диване Петров, – какие писатели, такая и беседа…

И тут Ритка вздохнула с облегчением, разглядев на диване ещё одного гостя,. Вернее, гостью. Мадлен говорила, что постарается прийти, но конкретно ничего не обещала. Как наставница и дама, вдвое старше по опыту (и возрасту), она знала писателей не только по написанным произведениям. Их связывала давняя дружба. «Это глубокие, мудрые люди, – отзывалась о друзьях Мадлен. – Рано они родились или поздно, но точно не в своё время».

Пока гости усаживались, Ритка успела тайком рассмотреть классиков русской советской литературы. Евгений Петрович Петров смахивал на Штирлица из фильма «17 мгновений весны»: острый нос, умные и задумчивые глаза, высокий благородный лоб. Илья Арнольдович Ильф с большим ртом и тоненьким пенсне на переносице чем-то походил на героев из фильмов Вуди Аллена: таким нежным и хрупким на фоне «Штирлица» он казался. Михаил Михайлович Зощенко напоминал Ритке двоюродного дядюшку по супругу: доброе лицо, мягкая полуулыбка. Если бы Леонардо да Винчи писал Мону Лизу в мужском обличье, то это вышел бы, однозначно, портрет Зощенко.

– Представьте, что вы живёте в наше время, какие произведения начнёте писать? – Ритка стеснялась обращённых на неё мужских глаз. Вопросы задавала несмело. Иногда, помогая девушке, выручала Мадлен.

– Про коррупцию… – улыбнулся, потирая руки Ильф.

– Про взятки! – тут же добавил Зощенко.

– Про любовь и нежность… – мечтательно пропел Петров.

– Да мир не особо изменился, – от себя добавила Мадлен. – И строй в общем-то, тоже. Да ты не теряйся. Уж они-то знают, что ты их любишь. Я им всё про тебя рассказала. Гляди-ка, книги тебе подписали. Ну же… Смелее! Спрашивай!

– Ну хорошо. Тогда спрошу про ваших героев, – Ритка улыбнулась, расправила плечи, расслабилась, откинувшись на мягкую спинку кресла. – Если говорить о современном мире, жил бы, к примеру, Остап в наше время?

– Ну конечно! – улыбнулся Ильф под общий смех. – Люди как были наивными и желающими быть обманутыми, так и остались.

– А счастье? Каким оно было тогда и теперь?

– Тогда это была свобода, – подумав, ответил Зощенко.

– Да-да! – добавил Петров, вставляя чистый лист бумаги в печатную машинку. – Свобода. Вплоть до возможности дышать и думать…

– А сейчас это возможность творить без оглядки на сильных мира сего, – гордо сложил руки на груди Ильф.

– Ты про любовь забыла спросить, – тронула Мадлен Риткину дрожащую руку. – Чувства всегда очень важны…

– Так, значит, тебя любовь интересует? – Зощенко прищурился, растянул губы в полуулыбке Моны Лизы. – Что тебе сказать? Вот мы тут смеёмся, шутим. А на самом деле в любви смешного мало. Мне кажется, в ней больше трагического.

– Но позвольте! Взаимная любовь – это и есть счастье! – Петров уже не улыбался. Взгляд его был серьёзным и строгим. – А всё остальное – печаль души, сердца, разума. По мне, так каждый должен испытать любовь, иначе утрачивается смысл человеческой жизни…

– А как появлялись ваши произведения?

– Они рождались сами, летали в воздухе вместе с историями. Их нужно было только поймать и записать… – перебивали друг друга писатели, как мальчишки, выскочившие после трудного урока на перемену.

– А хочешь, они тебе что-то коротенькое надиктуют? – улыбнулась Мадлен.

Ритка кивнула и затаила дыхание: ещё бы, она даже мечтать о таком не могла.

– Тогда пусть это будет коллективное творчество, – приготовился печатать Евгений Петрович.

– Про что хочешь? – хитро прищурился Илья Арнольдович.

– Про жадность!

– Пожалуйста: «Феодосий был жадным. Жадным до всего. А особенно ему было жалко свою жену, которая мучалась с ним, имея шанс ещё раз выйти замуж, причём удачно!»

– При чём тут жадность? – поддел Ильфа смеющийся Зощенко.

– Да так, к слову… – захохотал довольный Ильф.

– А можно про любовь? – обратилась Марго к Петрову.

– Эх… Далась тебе эта любовь. – И Евгений Петрович застучал по клавишам, громко проговаривая вслух каждое слово: «Мефодий боготворил свою сослуживицу. Не то чтобы он её любил, а именно боготворил, вознося её в мыслях прямо к Всевышнему. А вот сослуживица его любила и мечтала затащить в постель, а затем и в загс, нарожать с ним кучу детей и умереть в один день…»

– Знаешь, было так весело и легко, что не хотелось покидать эту шумную мужскую компанию, – отсмеявшись своим воспоминаниям, Рита вдруг стала серьёзной. – Но единственная тема, на которую они шутить и писать никогда бы не стали, – это война… А когда я спросила, хотели бы они на Землю вернуться, все трое сказали: «Нет!» Образно сравнили человеческое тело с тюрьмой. Такие дела, подруга. Такие загадочные писательские дела…