Алексей Ефремов - Как я вернулся в отчий дом и встретил сингулярность

Дрянная бабёшка.

А Дворовой стоял как вкопанный и пошевелиться не мог. Сделался в один момент совсем не способным зрачков своих отвести от глаз столь же родных, сколь и ненавистных. Кирилл глядел прямо на Жору исподлобья, как волк или, скорее, как Ганнибал Лектер, и лицо его, казалось, ничуть не дрожало, тогда как тело совершало агрессивные содрогания и едва ли не врез а лось собой полностью в хрупкую плоть Софьи Васильевны. Дыхание у Дворового тогда сделалось жидким и расхлябанным, будто бы лёгкие его наполнились слизью. Он убежать тут же захотел, спрятаться под стол на кухне, как в детстве делал, да вот только уже под этим самым столом он сидел и затылком о перекладину от столешницы бился, будто специально, чтоб в глазах потемнело. Чтоб не видеть только предателей этих сношающихся и в лицах расплывающихся то ли от картинки нечёткой, то ли от слёз, что ручьём из глаз Дворового бежали. Жора к шнуру потянулся, выдрать его хотел из розетки, лишив этот ящик злосчастный живительной энергии, да только оказалось, что от другого источника машина питалась. Шнур лежал неподвижно у стены, издевательски, словно змея игрушечная, искусно притворяющаяся лишь живой. Штепсельная вилка покоилась у ножки стола, чуть её огибая, но не прилегая к ней вплотную, будто бы желая обнять, но слишком этому сопротивляясь. Дворовой тогда из-под стола выскочил, голову себе о столешницу ободрав и стал по квартире метаться. Ни выхода, ни пристанища не найдя, он бросился прочь из квартиры.

На улице в этом время никого почти уже не было, только соседки в количестве трёх штук, в халаты облачённые, неподалёку о чем-то тараторили. А рядом с ними машина полицейская была припаркована. Дворовой взгляд чуть левее перевёл и увидел, что дверь в подъезде соседнем открыта и полицаи около стоят, что-то там сами себе с ноги на ногу переминаются.

Чего же они стоят там, думал Дворовой. Пускай бы уже ворвались в квартиру эту злосчастную что ли, да вышибли бы все мыслишки и устремления похотливые у этих хахалей недоделанных из семнадцатой. Пускай их прям там и загребут, голых и растерянных, растерзанных собственной же страстью, бултыхающихся беспомощно в грязных её испражнениях. Тут полицейские на Дворового внимание обратили, переглянулись, один другому что-то сказал, а затем к соседке направился, что неподалёку стояла. Второй так на месте и остался и будто бы следить за Дворовым стал. Жора весь съёжиться захотел, но виду не подал никакого, начал лишь по карманам штанов своих шмонать, мол, сигареты найти пытался, хотя не курил уж давно, да и карманов на штанах не было. Но так он этим своим поискам выдуманным поверил, что ни капли даже не засомневался, когда дверь подъездную распахивал, дабы в квартиру подняться свою и с сигаретой уже оттуда выйти. Но только дверь за ним захлопнулась, как Жора шаг резко ускорил, через все лестничные пролёты за считанные секунды пронесясь. А в квартиру когда забежал, дверь изнутри на оба замка закрыл и на цепочку ещё, которой уж лет десять как не пользовался. Тихим-тихим шагом он прошёл на кухню, выведать что там да как. Чудо-машина ни с того ни с сего молчала. Всё в доме его молчало. Только вода изредка в трубах бурлила. И из стен голоса невнятные доносились, будто и не на русском вовсе разговаривающие. Спрятаться от них желая, Дворовой прошёл в спальню, меж сумок там собранных разместился, в клубок свернувшись на полу прямо и одеялом накрывшись, да так и уснул.

Очнулся он весь какой-то иссушенный. Хотя ни есть, ни пить всё равно не хотелось. А ещё это неопределённое из-за плотно задёрнутых занавесок время суток всё продолжало с толку сбивать. Искусственная желтизна ламп, разлитая по всей квартире, за прошедшие несколько часов будто бы покрылась плесенью сумерек. Местами, на стенах и в углах серая вязь эта образовывала жирные пятна, от которых точно метастазы распространялись щупальца, вот-вот готовые сжаться в плотный клубок, обхватив собой Жору и растворив его в душных своих объятиях.

Только бы поскорее убраться отсюда, думал Дворовой. Вынося упакованные вещи в коридор, Жора, впрочем, так и не был уверен, что заберёт с собой все эти книги, фотоальбомы и оставшиеся от бабки вязаные салфетки. Но пускай у двери постоят. Есть-пить же не просят. Посуду только было решено оставить здесь. Чашки-кружки, ложки-вилки всякие. Побьет, а то еще, чего доброго. И сам поранится. Дворового так и подмывало сказать что-нибудь этакое пафосно печальное вроде «вот и конец настал» или же «в последний путь!». Да никто всё равно не услышит. Не оценит.

Жора надел костюм. Свой единственный. Купленный еще лет семнадцать назад. Чуть ли не на свадьбу. Некрасивый и выцветший, но зато хоть немного достоинства добавляющий.

И это хорошо, что не случатся никакие проводы. Никакая дрянная бабёнка эту процессию уже не испортит. И никто ничего ему тут не испортит. Забудет он все эти истории паршивые. Будут у него новые. Вот прям сразу и начнутся, как только за порог он выйдет, к вибрациям вселенским прислушается, ноги его сами тогда зашагают и в нужном направлении понесут. А там уж и ветер подхватит, и слово доброе путь укажет, и рожа с баннера чья-то посмотрит улыбчиво да совет какой даст. Вот тебе и жизнь новая начинается. А машину эту гадкую, зловредную Дворовой уничтожить решил. Снесёт он её в подвал тот же и в яме той, что в стене, обязательно захоронит. Никого, чтоб не искушала. Надо было удостовериться только, что полицаи ушли, а то шибко живой интерес они тут ко всему проявляли намедни.

Только Жора об этом подумал, как в дверь постучали. За дверью брат стоял, опустив голову и почти не двигаясь, точно вину свою учуял и просить прощения пришёл. А лёгкая припухлость фигуры его, пропущенной через линзу дверного глазка, добавляла Кириллу ещё больше какой-то нескладной жалкости, совсем для него нехарактерной.

– Ты куда собрался-то, Дон Жуан недоделанный? – недоумевая произнёс Кирилл, когда завидел брата, облачённого в серый парадный костюм. Дворовой неуклюже и смущаясь попятился назад, будто подозревая, что планы его и мысли в одночасье стали известны всем вокруг. Кирилл окинул взглядом стоявшие у порога кули, посмотрел на родственника с неодобрением и, не сняв ботинок, двинулся на кухню.

– А чего у тебя там менты пасутся? – продолжил он. – Ограбили кого? Или убили, может?

«Убили. Может»

Он что-то знал. Шантажировать пришёл. Подлец.

– Накормишь брата-то родного? – гость распахнул холодильник, вынул оттуда кусок сыра и полбуханки хлеба, завёрнутой в сто слоев целлофана. – Таким и убить можно, – ухмыльнулся Кирилл, постучав буханкой по дверце холодильника. Жора всё смотрел на него из коридора пытался замысел его хитрый разгадать да момент улучить удобный, то ли чтоб разговор начать, то ли чтоб прогнать его отсюда на все четыре стороны. – А чего это у тебя, сломался драндулет? – сказал, Кирилл, поместив в микроволновку бутерброд и без толку давя на кнопки СВЧ-печи. – Всё-то у тебя, братец, через одно место. Вот потому жена от тебя и ушла. Жена ушла, мать ушла. Вот и жизнь вся позади где-то. У тебя тут техника даже издыхает вся. Ты вообще человек? А, братишка?