Денис Ядров - Разговоры с мёртвыми

Соседям напротив понятно моё горе. Каждое утро я прихожу к ним за горячим чаем. Я скуп на слова, и они терпят мою молчаливость.

Люди в больших городах бегут, толкают друг друга, стаями пингвинов едут на эскалаторе в метро: одни – вниз, другие – вверх, давятся в автобусах, пульсируют на раскалённых улицах, толпы народа, клубок непохожих судеб. Усталые лица на вокзале, истощённые суетой лики в метро. Нас много, имя нам не легион, мы человечество. Мы вместе, мы одно целое. О каком одиночестве может идти речь?

Вечером люди приходят домой в свои обжитые квартиры, у одних дома никого, у вторых – семья или соседи. Но они приходят домой и понимают, что они одни, внутренне одни. Им не нужно сострадание – им нужно понимание. И немного любви.

В ночи загораются окна, и каждое окно – квадрат обречённости и пустоты. Тысячи, миллионы людей – и всякий одинок.

Часто мы вспоминаем о людях, когда они умирают. Не ценим живых, зато сполна отдаём почести мёртвым. Хотя какие там почести? Прийти раз в год на могилу? А мы вообще, кроме себя, кого-нибудь замечаем? Да и мертвецы вели себя не лучше нас. Такое впечатление, что мы соревнуемся в том, кто быстрее отдалится друг от друга.

Смерть мамы стала последней каплей в чаше моей безысходности. С детства я чувствовал её, и вот чаша переполнилась, наклонилась набок и упала.

В ночь после похорон мамы я вышел, зимой, босиком, в одних трико, на улицу в заснеженный огород, упал на колени и стал выть на луну.

В былые времена на похороны звали плакальщиц. Они кривлялись, громко вскрикивали и заливались в причитаниях. Смерть окружала меня, шила мне белые одежды, обнимала и баюкала на снежных руках, а я кричал и кричал, запрокинув голову. Со мной больше никого не было в этом мире, и лишь мертвецы улыбались из ледяного воздуха, вырисовывая физиономии на клубах пара из моего рта. Вокруг меня смерть. Всегда.

Мне было восемь лет. Родители отправили меня за хлебом в магазин.

Позади был первый класс, а впереди маячили летние каникулы.

Напротив нашего дома находился стадион, а на нём спортивная площадка. На ней, кроме лестниц и турников различной высоты, стояли спортивные брусья. Площадку недавно построили, и все сооружения пока были плохо укреплены и шатались. При желании любое из них можно было уронить.

По брусьям на высоте двух метров вышагивала юная гимнастка в обтягивающем костюме.

Девочке, видимо, нравилось представлять себя звездой подиума. А мальчишку, который, стоя внизу, раскачивал брусья, её прогулка явно раздражала. Говорят, садистским отношением к девочкам глупые мальчики, которые не знают, как вести себя со слабым полом, выражают любовь. Девочкам, судя по всему, такие заигрывания по душе. В детском саду много раз вступался за девчонок, когда над ними издевались мои сверстники. Что меня приводило в замешательство, так это – непонимание, почему девочки, после всех издевательств над ними, так благосклонно относятся к своим мучителям.

Это случилось прямо на моих глазах, когда я проходил мимо спортплощадки. Гимнастка делает шаг мимо брусьев, злорадная ухмылка хулигана, брус падает на распластанную на земле девочку, испуганное лицо пацана. Брус врезается в голову на песке. Длинные волосы, спортивный костюм и балетные тапочки. Боль, вскрик, тёмная кровь. Хулиган уносит ноги. Брус, давит на голову с косичками. Стоп кадр – снято.

Моё первое столкновение со смертью. Дряблая старуха с косой обнажила гнилые зубы в усмешке и медленно, смакуя нелепость ситуации, – смерть на глазах у ребёнка – приподняла подол своего мешковатого платья. Я не испытал ни отвращения, ни шока, ни интереса. Мне вообще было всё равно.

Мой друг Максим рассказывал о случае в армии. У двух солдат из его части сдали нервы, они взяли автоматы и устроили сезон охоты на шакалов. Так Максим называл офицеров. В итоге офицер, которого следовало бы наказать, спрятался и остался невредим, а вот нормальный мужик отправился к праотцам в Валгаллу.

– Ему полчерепа снесло, он лежал и открывал рот. Медсестричка прыгала вокруг, не зная, что делать. А мы стояли и смотрели, как вытекают мозги, и ничего не чувствовали. Теперь ты понимаешь, что такое солдат? В армии всё атрофируется.

– Никогда ничего не чувствую. Трупы – и трупы, – пожал я плечами.

Максим уставился на меня. Одна, две, три, четыре секунды.

– Да ты вообще какой-то отмороженный.

В свои восемь лет я ничего не мог сделать без помощи взрослых. Мальчишка убежал, а у моих ног истекала кровью девочка. Она тихо лежала и напоминала рыбу, которая перестала бороться, успокоилась и только хватает ртом воздух.

Я ринулся к своему дому и стал звать на помощь. Сначала к месту трагедии прибежали всё-таки дети, а не взрослые. Они подхватили мой крик, пронесли его на руках и ударили о стены домов. Бабушки на лавочках всполошились, кто-то кинулся вызывать «Скорую помощь».

Она приехала слишком поздно. Мы ждали её, не зная, что предпринять. Перекладину приподняли и убрали в сторону. Девочку не тронули, потому что кто-то сказал, что её нельзя передвигать.

Гимнастку окружили старушки и маленькие дети. Мы стояли и наблюдали, как умирает наша ровесница. Вокруг её головы растеклась овальная лужица, и она продолжала расти. Часть кровавой массы впиталась в песок, остальная расползалась, желая добраться до наших ног. Я смотрел на рыбьи глаза, на открытый рот, из которого выплывала алая масса, на липкие пряди волос, и меня, первоклассника, поразило одно: кровь текла не только изо рта и носа девочки – она витиеватой струйкой выбегала из уха. Как кровь может течь из ушей? Второе ухо я не видел. Девочка лежала на боку – её голова была прижата к земле, точно к неудобной подушке. И ещё я не мог понять, зачем она напялила этот дурацкий костюм и эти дурацкие чешки?

«Скорая» приехала настолько поздно, что не стала оказывать первую медицинскую помощь. Она пронеслась по стадиону к горстке людей у турников, врачи вылезли из машины и вместе с нами наблюдали за рыбьим спокойствием умирающей.

Через год я увидел смерть во второй раз. И вновь это была девочка. Старуха с косой ревнует к молодости и забирает самых юных.

Это была моя одноклассница, с которой я сидел за одной партой в течение двух лет. До пятого класса нас разбивали по парам в порядке «мальчик – девочка». Все мы этого стеснялись. Мальчишкам претило общаться с девчонками, а девчонкам – с мальчишками, а сидеть за одной партой с ними было что-то вроде специально придуманной для детей пытки. Детей вообще легко наказать. Поставил в угол – всё, траур. Только в старших классах, последних двух, мы наконец поняли, как это здорово: делить парту с девочкой. Но было поздно: комплексы, сформированные за много лет, не отпускали из своих нелепых объятий. Лет в двенадцать, когда учителя перестали контролировать, кто где сидит, мы расселить по партам, кто с кем дружит. Обычно с тем пацаном, с которым ты сидишь за партой, проходит и остальная половина дня. Находиться от человека на расстоянии вытянутой руки пять дней в неделю по несколько часов подряд – не шутка. Вы становитесь ближе и даже роднее. Но только в детстве, пока не привыкли пожимать руки всем, включая тех людей, которых ненавидишь.