Алексей Ратушный - Счастливые камни моего деда. Литературное наследие П. И. Ратушного

Тяжелая, в общем, была жизнь его. Детей он имел четверых. Но дома они не жили. Порастыканы они были по чужим людям, в прислугах жили.

Один из сыновей его – ну, прямо идиот был. Зачатый от пьяного отца и пьяной матери, – что толку. Сын-то этот был такой. Ходит по улицам Екатеринбурга, да все слушает. И слушает – не зазвонят ли в церковь на похороны. Тогда особый звон на похороны был. И как услышит он этот звон, так идет туда. За покойником. Там ему, конечно, пообедать дадут, за упокой души покойника… Так и жил. Покойники-то – каждый день были, Да и не один. Ну, он и сыт. А уж в революцию встретил я его, когда еще церковь не сломали, он мне говорит:

– Я, – говорит, – теперь служу.

– Где? – спрашиваю.

– В комитете церковном…

– А что же делаешь?

– Уборщиком.

Вот какой малоумный был сын у Ефима Дмитриевича.

И вот какое понятие было у него про службу.

Сам Ефим Дмитриевич верил в эти самые предания насчет счастья и камней. И все, [77] бывало, камня счастливого дожидался. И в бога верил. Как ложился сдать, все крестился да молился… Хоть трезвый, хоть пьяный, стоит высокий такой, худой, как этот Дон-Кихот на картине, и поклоны бьёт… Видно, у бога счастливого камня просил.

А умер товарищ Яковлев в самой нищете. В гроб не в чем было положить, хоть у соседей белье занимай.

А ведь за жизнь свою много камней передержал он в руках: и изумруд, и аквамарин, и александрит. Все камни имел он. А счастливого не нашел.

И кто это счастье видел из рабочих при царском положении?

Вот в роде Яковлева был у нас Чеканцев. Тоже мастер по камню, гранильщик. И у этого счастье было, как у Яковлева. И этот тоже пил. Горе… Ненависть у него была к тем, на кого работал. Этот допился до горячки. Он бросился под поезд. И много таких было гранильщиков.

Почему же они пили? Я скажу прямо: раньше мастерские были алкогольные гнезда. Ученика мастер посылает за водкой. Не пойдет ученик – мастер ему ничего не покажет, ни про какой каприз камня не разъяснит. Ничему подросток не научится. А пойдет, – мастер сначала сам выпьет, своим друзьям поднесет, а потом ученику дает стакан и говорит:

– Пей.

Отказываться не смели. Вот так и втягивались сызмалетства. [78]

А хозяину, конечно, выгодно было иметь дело с пьяными мастерами. Легче было в кабале держать. И обсчитать можно и недодать. И я так полагаю: предание насчет счастливых камней – чепуха это, затмение мозгов. Дурман, как говорится.

Когда рабочие взяли власть в свои руки, тогда, конечно, все камни для людей стали счастливыми. Взять звезды на башне Кремля, которые мы делали. Они, действительно, показывают человеку счастье.

Но тут опять вопрос: а может быть, предание про счастливые камни – правильное?

Но только один факт я вам скажу: раньше, при царском положении, не было рабочему человеку счастья: ни при «счастливом» камне, ни без него…

(Записано по рассказу гранильщика А. П. Подкорытова) [79]

в издании 1959 года концовка грубо искажена.

Никто не знал доподлинно, в чем дело, но уверяли, что в трагической этой истории виновата женщина.

Вдова екатеринбургского мещанина Анастасия Прокопьевна Попова, сорока девяти лет, показала:

– В моём доме действительно – что, истинная правда, жил поименованный гранильщик Павел Белоглазов. Двадцать второго октября 1906 года, в двенадцать часов пополудни, в мой дом вошли двое: господин Неруш и какой-то, неведомый мне доселе, барин. Барин, должно быть, был богатый, еще богаче господина Неруша. От барина духовито пахло. Такой, знаете, запах… А усики, хотя седые были, но подстриженные. Сам-то одетый он был в пальто длинное, суконное и в шляпу бархатную. Очень приличный господин. Только, извините, вместо носа у него, знаете, ну, просто [57] гладкое место на физиономии и тут же две, извиняюсь за выражение, дырочки.

Господин Неруш подержали меня за ручку.

Они очень уважительный господин. И сказали:

– Пашка дома?

– А где же ему быть? – отвечало я тоже благородно и веду их в комнату к Пашке. А (поименованный) (Павел Белоглазов) он лежит на койке своей, извините, как свинья какая. В валенках, в пальте, поверх стеганного одеяла, глазищами своими ворочает туды-сюды. Нет, он не пьяный, а только вообще малахольный (меланхолик). Это с ним лет пять уже повелось. То очень веселый, разговорчивый, а то слова ни с кем не молвит, и тогда лучше к нему не подходи… Извиняюсь за выражение, неприличные слова говорит. Вот вошли мы, а он лежит. Он, конечно, хороший мастер, слова нету. Первый в городе. И квартирант хороший, аккуратный. Но лежит.

Господин Неруш говорит ему:

– Вставай, Пашка!.. Камень принес знаменитый…

А Пашка говорит:

– Идите вы до чертовой матери…

Тогда господин Неруш говорит:

– Это не камень, Пашка, а твоя мечта… Таинственный мир вечерней зари!

И на ладошке показывает камушек. Галичку рубина. Продолговатую. В боб величиной, цвета как кумач слинялый. [58]

А Пашка опять отказался. А когда господин Неруш стал крутить у него перед глазищами камушек и так и этак, тогда Пашка согласился.

Тут он встал с койки. Только у них опять вышел обратно спор с неизвестным барином. Барин говорит:

– Ты мне сделай эмблемой… Символом мне сделай. У самоцвета, видишь, тон разный: тут вот посветлей, а тут потемней… Вот ты и сделай мне этот кристалл, чтобы он был, как сердце женщины изменчивой…

А Пашка… Он всегда обхождение грубое имел.

Он говорит:

– Это – не кристалл, а окатыш… Банкльоком делать не стану. Ни шиша понятия не имеете!..

А господин Неруш сказали:

– Надо банкльоком… Чтоб вес не потерялся у камня.

А Пашка отвечает:

– Плевал я на вес, если я вижу, чего камень требовает…

Ну, а потом меня соседка кликнула, Мария Тимофеевна, и я вышла. Вот как перед истинным богом, чуяло мое сердце, что не к добру пришел этот господин!

А потом господа ушли, и Пашка сел гранить. Хоть вы и говорите, что это к сему делу не относящееся, а я вам скажу: он бывало и раньше, когда еще китаец у него, поименованного, жил, тоже цельные ночи за станочком высиживал… Вот [59] смехи-то были!.. Китаец ни бельме по-русски, а Пашка того хуже по-китайски. Лопочут ни весть что и каждый своё, а больше руками разговаривают.

Китаец учил Пашку китайской огранке, а Пашка китайца – русской… Вот смехи!.. Пашка был мастер, действительно – что, очень аккуратный. Шарик если огранить, прямо удивительно до чего круглый. Положишь его на стекло ровное, а он (поименованный) (Белоглазов), не Белоглазов, а шарик всё перекатывается да перекатывается, словно живая в нем сила или деймон какой, Дух нечистый. Даже страхи возьмут. Нет, чтобы в церковь Пашка ходил, этого я не замечала.

Ночь на 23 октября 1906 года Павел Белоглазов все гранил, даже мешал квартирантам моим спать. И цельную ночь пел песни. А у него уж обычай такой: если песни поет, – стало быть, веселый. Ну, а если молчит…