Борис Козлов - Чаки малыш

– Гена, брат!

Большой, розовощекий, сияющий, в распахнутой шубе до пят, – ни дать ни взять кустодиевский Шаляпин, – раскинув руки для обьятий, Боб Сташенко собственной значительной персоной надвигался на него.

– Здорово, брат.

– Здорово.

Они обнялись. Чаковцев втянул ноздрями воздух – вокруг Боба, как обычно, вилось плотное облако парфюма.

– Дай погляжу на тебя, бродяга, – громко сказал Сташенко. Говорить тихо он и не умел никогда. – Это ж сколько лет мы не виделись, а?

– Со счета сбился…

– Ну да, ну да. Как там у тебя… “нам бы время заморозить, распилить на кирпичи…”

– Это не у меня, Боб.

– А, неважно.

Чаковцев, посмеиваясь, разглядывал старого дружка:

– Ты чего с фейсом-то делаешь, юноша?

– А в спирте замачиваю, – заржал Сташенко, – и, по секрету, не только фейс. Щас познакомлю тебя кое с кем…

– Нравится тебе здесь? – Чаковцев кивнул в сторону лотков. – Вон как встречают.

– Да-а, помнят ещё, приятно, черт. Всегда любил провинцию. Ну, пойдем, что ли, а то синий ты какой-то, Гена, – замерз или с бодуна?

– Сам ты с бодуна, – огрызнулся Чаковцев, – год уже как сухой.

– Да ну? Круто. Ты извини, Гена, слыхал я о твоих печалях…

– Потом перетрём, Боб, после.

Они вошли в здание станции.

– Куда теперь? – спросил Чаковцев.

– Всё на мази, – Боб помахал кому-то рукой. – Пожрать и в гостиницу.

– Группа там?

– Ага, вчера подтянулись. Молодняк, ты их не знаешь. А вот…

Из глубины зала ожидания к ним подошли двое. Сташенко сказал:

– Знакомьтесь.

Чаковцев замер. Мужчина – крепыш в кожаной куртке, курчавые волосы, боксерский нос – производил моментальное и безошибочное впечатление бойцовой собаки, опасной и умной.

– Лев, – сказал он коротко, пожимая руку Чаковцева.

– Геннадий Сергеевич, – неожиданно для себя официально представился тот, – очень приятно.

Он заметил как Лев тут же отступил на шаг, всем видом показывая: я привык быть в тени.

Оттуда, из тени, он без спешки изучал Чаковцева – в этом не было сомнения.

– Лёва – наш местный ангел-хранитель, – пояснил Сташенко. – А это Блоха, моя бэк-вокалистка.

– Ты чурбан, – сказал Чаковцев Бобу, – даме представляют первой.

Очевидно юная, несмотря на вызывающий мэйкап, девушка была одета броско, но с несомненным, на любителя, вкусом. Она едва взглянула на него и тут же отвернулась, захлопнула длиннющие ресницы.

– Геннадий Сергеевич, – представился Чаковцев.

Боб захохотал:

– А ты и впрямь изменился, брат. Надо же, “Геннадий Сергеевич”…

– Блоха, – небрежно сказала девушка, едва раздвинув губы, протянула бледную руку. Чаковцев заметил тонкую вязь татуировки, теряющуюся под рукавом.

– Это сам великий Чаковцев, Блоха, – не унимался Боб, – по факту живой классик.

– Я знаю, кто он, – сказала Блоха и одарила Чаковцева улыбкой, такой же тонкой и ускользающей, как и тату.

О, эта последняя поросль лолит, они ранили его воображение особенно больно.

Чаковцев представил себе как и куда именно ведёт орнамент по руке – для первого знакомства, пожалуй, слишком отчетливо. Он кивнул Льву и тот моментально подхватил его чемодан – движением быстрым, но не услужливым, и зашагал к выходу.

Блоха протанцевала вслед на опасно свингующих каблуках. Боб придержал приятеля, выждал немного и спросил шепотом:

– Ну как?

Чаковцев ехидно посмотрел на его довольную рожу:

– Привлекут тебя, вот что, за совращение малолетних.

Сташенко расплылся:

– Я, Гена, паспорт посмотрел, я ж вроде как работодатель. И да, зависть – плохое чувство.

– Иди к черту, Боб. И почему Блоха? Прыгучая?

– Не-а.

Сташенко посмотрел по сторонам – не видит ли кто? – и отвернул ворот белоснежной сорочки.

– Еще вопросы есть?

– Нету, – вздохнул Чаковцев, разглядывая синяк на шее.

– А какой у неё голос, – закатил глаза Боб, – какой голос…

Чаковцев пытался уснуть. Он долго ворочался на тонком гостиничном матраце, и кровать под ним отзывалась протяжным скрипом на каждое телодвижение. Единственная гостиница Энска, безусловно, не слишком изменилась с советских времен, но беспокоило Чаковцева и не давало уснуть иное: за тонкой стенкой был номер Сташенко, и оттуда тоже доносился скрип. Ритмичный. Громкий. Давно.

Он накрыл голову подушкой.

“Не спит и уснуть не даёт

Засосной любовью пылкой

Соседка моя, что живёт

Между Бобиком и подстилкой”

К завтраку Чаковцев спустился рано, с ожидаемо больной головой. К его удивлению, Блоха уже сидела за столом – с видом на подмёрзшее узорчатое окошко – и тихонько помешивала чай. Проскользнуть мимо не вышло – девушка заметила его и поманила приглашающим жестом. Чаковцев, с тостами на подносе и газетой под мышкой, уселся напротив.

– Привет, – сказал он, чувствуя с досадой смущение в голосе.

– Привет.

Она подняла на него невинные утренние глаза и Чаковцев окончательно стушевался: без косметики Блоха смотрелась обычной милой девчонкой. Они вежливо обсудили погоду за окном и качество гостиницы, потом у Чаковцева иссякли темы для светской беседы и он забеспокоился о деле:

– Зал уже видели?

– Вчера вечером. Мельком.

– И как?

– Зал как зал, – равнодушно ответила Блоха, – видали и похуже. Бобу даже понравился.

– А тебе?

– Звук там вроде неплохой…

Он сходил за кофе, сделал несколько горьких глотков, с облегчением ощущая, как боль в голове тает и испаряется, посмотрел на девушку подобревшими глазами.

– Кстати, о звуке. Боб тебя хвалит, голос… и вообще…

Блоха засмеялась:

– Ну, он пристрастен.

– Это Боб, – улыбнулся Чаковцев, – он такой. И давно ты с ним? Хотя, о, молодость, у тебя ведь всё – недавно.

Блоха хихикнула:

– В группе – год… Или ты про другое?

“Покраснела или показалось?”

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.