Вячеслав Киктенко - Неандертальца ищу. Роман-идиот. Первая часть

Поныне считаю, что великая композиция Курмангазы «Сары-Арка», грянувшая на сорока домбрах под сопровождение тимпанов – огромных восточных барабанов, поставленных на медные львиные лапы – покруче знаменитого «Болеро» Равеля.

***

А чем довольствуются иностранцы сейчас из всего «национального нашего»? Ансамблем «Берёзка», народными хорами? И на том спасибо, конечно. Но представим себе последовательно разработанную программу исполнения былин. Без цветного антуража и стилизованной музыки. Просто распевное, внятное, мощное чтение.

И не один раз, и не в одном зале. – По всей стране! Причём начинать не с великих «тяжёлых» былин про Святогора, Микулу Селяниновича, Илью Муромца, а с «малых», более поздних и близких к нам. Например «Добрыня и Маринка», «Дунай и Настасья-королевична», «Васька-пьяница и Кудреванко-царь», «Агафонушка», «Ст а рина о льдине и бое женщин».

То-то люди нарадуются! И насмеются, и напечалуются. Не читают ведь, не знают каким богатством обладают. Говнецом пробавляются.

А сколько красоты, забытой мощи языка, какие нравы откроются!

Ну, да что уверять, лучше вот, хоть отрывочек для начала.

Про то, как Змей, полюбовник Маринкин, с Добрыней пробует сладить после его «визита» к Маринке, соблазнявшей и Добрыню между прочим:

«…а и сам тут Змей почал бранити его,

Больно пеняти:

«Не хочу я звати Добрынею,

Не хощу величати Никитичем,

Называю те детиною деревенщиною,

Деревенщиною и засельщиною;

Почто ты, Добрыня, в окошко стрелял,

Проломил ты оконницу стекольчатую,

Расшиб зеркало стекольчатое?»

Ему тута-тко, Добрыне, за беду стало,

И за великую досаду показалося;

Вынимал саблю вострую,

Воздымал выше буйны головы своей:

«А и хощешь ли, тебе, Змея, изрублю я

В мелкие части пирожные,

Разбросаю далече по чист ом полю?»

А и тут Змей Горынич, хвост поджав,

Да и вон побежал…»

Представляю, что будет с залом твориться, если хотя бы эту одну, не самую великую былину вдохновенно, со всей силою, вложенной в неё, прочтут! А там и до самых главных былин да сказаний дело дойдёт. Важно начать. А там и скоморохи-песельники, и настоящие гусляры объявятся. И сказочники. И вопленицы. Одни загадки народные чего стоят! – Кладезь метафор…

Время не повернёшь вспять, но явить великое прошлое возможно. Захотеть бы, проявить волю. Глядишь, не одни только древнеегипетские и древнекитайские «Книги мёртвых» изучать станут, к своим, живым истокам обернутся. А там такое разглядят!..

***

И не грех повторить опыт «Русских сезонов» Дягилева – по всему миру. Тут уже размах иной, конечно, тут и музыкантам, и художникам должно поработать с любовью, на совесть.

Так, только так создаётся национальный бренд. Не люблю слово, но для продвижения за рубеж нашего, воистину нашего – годится.

А там, глядишь, и хорошие переводчики объявятся, и философы иностранные «загадочную русскую душу» совсем иначе, чем ныне, толковать станут. И перестанут удивляться, наконец, почему это такой «корявый» народ сумел освоить самые тяжёлые земли, да ещё и воздвигнуть на ней Империю. Знанием одной светской поэзии этого не осознать.

А вот если снова ощутим вкус к настоящему русскому, особенно к языку русскому, глядишь, и на великого Хлебникова начнём иначе смотреть, и читать его взахлёб, и понимать его сверхзадачу…

***

С Хлебникова много не взять иностранцам. Подавать «великое наше» стоит издалека, с былин. Недавно заметил, кстати, – рядом с любимым томиком русских былин ни одна светская поэтическая книга у меня на столике «не улёживается». Ну не в лад, не в ряд! Единственный, кто «улёживается» – Хлебников. Мистика? Не знаю. Есть над чем помараковать…

***

А вообще, лишь одна, пожалуй, поэтическая книга 19 века, которую можно «раскрутить» наряду с европейскими брендами, это «Кому на Руси жить хорошо» Некрасова. Вещь равновеликая «Фаусту» Гёте. Только там мировые проблемы решаются в кабинете, в немецкой лаборатории. Решаются высокомудрым учёным, а здесь – «во чист о м пол е » простыми русскими мужиками. И что интересно, ни «Фауст», как художественное произведение не доведён до ясной сути, «до ума» – не доведён чисто по-немецки (уж больно заумна вторая часть), ни шедевр Некрасова не доведён – уже чисто по-русски. По нехватке ли времени жизни, по физическому ли нездоровью поэта? Не доведены оба эти шедевры до совершенства, до всей полноты цветения. Но обе вещи всё-таки состоялись. И состоялись крупно. Читай-перечитывай…

***

Уже потом, много позже Зуб осознал, что слово «Капелька» вовсе не было случайным. Девушка сама была вся словно капелька – узкие плечи нежно переходили в ещё более узкую, стройную спинку, которая совсем уж невероятно сужалась в поясе. А потом этот пояс плавно переходил в довольно-таки широкие, даже тяжёловатые для лёгкой фигуры бёдра.

А ещё она была странно, как-то непривычно, пугающе длиннонога в сравнении с коротконогими, сутуловатыми, ширококостными женщинами их поселянок. Она была словно волна, тонко изгибающаяся у берегового наката… да, да, – Зуб не врал себе – она была волнующа и волниста — часть волны, её капелька. Дивная, чистая, тонко струящаяся Капелька.

***

…а не потому ли язык Хлебникова, непривычно русский язык, так трудно воспринимается, что – слишком русский по сравнению с «устоявшейся», отглаженной европейским ладом лексикой?.. да и формой… да и содержанием…

Пожалуй, ныне ещё одни только дети (нынешние великаны, «неандертальцы») легко и радостно пользуются его языком. Пока они ещё всего лишь наиболее активные и многочисленные компьютерные пользователи. Но время-то идёт… а там и обиходное его использование не за горами…

Стоит заглянуть в академические примечания, чтобы осознать – Хлебников не только древнерусский (Русский, истинно русский!) язык воссоздавал, но и персидский, и другие тюркские и европейские языки сливал в могучем Имперском языке. Да, так! А иначе и сама Империя не возникла бы. Он в одном слове сливал русские корни, немецкие суффиксы, тюркские приставки. Он хотел почти невозможного, единственно великого. Недаром называл себя «Будетлянин», «Председатель земного шара». Имел право…

***

Крылатый русский гигант, не замеченный лилипутами, летел от самых истоков сквозь всю русскую историю, прямо к 20 веку, к первой Мировой, Гражданской войне, и язык его, как сама Россия, менялся на каждом историческом изломе.

Вот он летит от истоков… и слова его чуть ли не заумь: «Жила-была барыня… не то чтобы важная барыня, а, так сказать, лягушечка…» .