Ксения Жигалина - Собаки

Лес заканчивается так внезапно, что он инстинктивно делает шаг назад. Он оглядывается на собак. Те смотрят вперёд, мимо него. И он поворачивает голову.

Он сидел в кровати и прокручивал в голове детали сна раз за разом, по кругу, стараясь запомнить их утренней головой, чтобы они не истаяли из памяти уже к обеду. Он не помнил, чтобы его что-нибудь разбудило. Поэтому, решил он, сон не прервался, а снова остановился.

Он спустился к собакам. Они завиляли хвостами. Обрадовались. Ему понравилось. Он приготовил их любимые тосты с ореховой пастой с мёдом, снабдил их тарелками, сел сам и, не донеся тост до рта, спросил:

– Что там?

Собаки на мгновение замерли, после чего хруст и чавканье возобновились с удвоенной силой. Не скажут, понял он.

– Вы в курсе? Через месяц на площади открытие памятника. Ветру.

Собаки уже доели и облизывались. Сообщение о памятнике вызвало виляние хвостами. Но им лучше не ходить туда одним, сообразил он.

– Я съезжу в город. Куплю вам ошейники с поводками. Без обид. Чтобы никто вас не заподозрил ни в чём таком.

Собаки снова завиляли хвостами. Согласились.

Он вышел в сад проводить их. Сегодня воздух был прозрачно-белым. Пахло ландышами. Он вспомнил мамины духи.

– Просто сказка, – сказал он тихо. – Как жаль, что это скрыто. Порядок вещей, – он кивнул.

Собаки ушли. И он не сделал попытки пойти с ними. Как-то стало ясно, что это не нужно, что он пойдёт. А когда – им виднее. Всё сразу стало проще и легче. От этого он вдруг понял, что всё идёт так, как и должно идти. Правильно.

Он купил собакам ошейники. Большей – широкий кожаный, коричневый со светлой отстрочкой. А меньшей – тоже кожаный, но узкий, ярко-красный с оранжевой отстрочкой. Ему понравились.

На обратном пути в автобусе он смотрел в окно. Он и раньше, по большей части, предпочитал смотреть в окно, однако сейчас это доставляло ему до того незнакомую радость. Пока он был в городе, он по-настоящему устал. И не только от столпотворения и шума, ему сопутствующего, хотя он всегда старался их избегать. Теперь, когда он видел ветер, он увидел, какого цвета воздух там на самом деле. Воздух там был похож на смешанный в кучу пластилин всех цветов. Не на яркую радугу, а на то, во что всегда превращается куча пластилина через некоторое время – тёмное месиво с цветными разводами. Капля бензина в луже. Красный там был цвета запёкшейся крови. Жёлтый – цвета старого синяка. Ассоциации ему на ум приходили под стать цветам. Ему было трудно здесь.

Когда он выехал обратно, он с таким удовольствием наблюдал в окно, как эти цвета бледнеют, отступают и размываются, словно растворителем, сияющей ландышевой белизной. Возникало ощущение, что это с него самого слазят копоть и гарь. Из автобуса он вышел счастливым человеком. Он набрал полную грудь ландышей и от души разулыбался помахавшему ему от постамента главе комитета.

Глава довольно покивал. Вот, что значит вовремя послушать совета умного человека и, не откладывая в долгий ящик, показаться специалисту. Он тут же вспомнил, что ведь совсем забыл. Напрочь забыл об окулисте. Главу комитета он расстраивать не стал и поведал ему чудесную историю замечательного своего исцеления. Ему сделали укол спазмолитика. Сказали, был сосудистый спазм. Снова пугали очками и взяли обещание не напрягать глаза и чаще бывать на свежем воздухе, вот хотя бы в городском парке. Такие рекомендации ему здесь уже давали, даже придумывать не пришлось. У главы комитета глаза полезли на лоб. Какой парк?! Что они там понимают о свежем воздухе?! Они думают, это то, что лезет им в форточки?! Да-да, он согласно покивал. Да здесь в запертом год погребе свежего воздуха больше, чем во всём их парке! Поддерживаемый его солидарными междометиями, глава с удовольствием горячился. Как следует пройдясь по городскому воздуху, глава пригласил его полюбоваться креплениями на постаменте.

Камень сегодня вёл себя приличнее, зеленью не отдавал. Но был недвусмысленно белёс. Он улыбнулся сам себе. Вот, глава отечески похлопал валун, почти половина! В валуне появились аккуратные отверстия, почти в половине из которых уже красовались блестящие металлические, он затруднялся с определением, ну, скажем, да, крепления. Это совершенно, это абсолютно надёжная штука. Мне показали. Там вон такая резьба хитрая, а ключи будут у ребят и в комитете. Ни одним другим ни по чём не открыть. Тут вот всё вставляется в такие пазы, защёлкивается, а потом вот так и вот так, видите? Он согласно кивал. Выглядело вполне прилично. Можете зачёркивать дни в календаре, всхохотнул глава счастливо, одиннадцатое мая близко, оглянуться не успеем!

Он вернулся домой ещё до собак. Распахнул окно в кухне и включил радио, обычно молчавшее. Собираясь пощёлкать настройкой, он, однако, этого не сделал. Из колонки полились такие сладкие фортепианные пассажи, похожие на брызги ручья под солнцем, что у него не поднялась рука сменить волну на какую-нибудь эстрадную пластиковую кашу. В джазе он не разбирался, хотя угадывал его, в общем, но это совершенно точно было то, что ему сейчас было нужно. Ведущий сообщил ему, что это Джин Харрис. Он пожал плечами.

Он положил ошейники на столе в кухне, чтобы показать собакам, и стал ждать.

Небо постепенно меняло свой цвет от светлой апрельской лазури к насыщенному кобальту. Но сияние, плывущая сияющая белоснежная дымка никуда не делась. Это было завораживающе. Он вышел в сад и смотрел, смотрел.

Собаки звякнули калиткой и, завиляв ему приветливо хвостами, вошли в открытую им дверь. Ошейники были обнаружены сразу. Он подошёл к столу вслед за собаками, сел на стул и с виноватой улыбкой спросил:

– Примерите?

Большая подошла и ткнула носом в коричневый.

– Я так и думал, – он застегнул на ней ошейник, подогнав по размеру. – Это, чтобы посмотреть памятник, – он извинялся. – Тебе идёт. Ну, то есть, я хочу сказать… Он красивый, я выбирал.

Он замялся. Никак не вязались у него вместе эти собаки и – ошейники. Но большая помахала хвостом, и у него от сердца отлегло. И тут же его брови поползли вверх – большая продефилировала в коридор в сопровождении подпрыгивающей рядом меньшей.

Они вообще никогда не выходили из кухни, они в ней жили. Только раз, на его памяти, они прошли дальше в дом – когда он заболел. А теперь? Он встал и пошёл за ними. Выйдя в коридор, он расплылся в улыбке – большая смотрела на себя в большое, в рост, зеркало, усевшись перед ним на пол, словно собиралась провести так с полчаса, не меньше. Меньшая переводила взгляд с морды большей на ошейник, на отражение, снова на ошейник и переминалась с лапы на лапу в нетерпении. Когда большая дала добро, стукнув пару раз хвостом о пол, меньшая сорвалась с места и помчалась обратно в кухню, тявкая и подгоняя его. Он уже, не скрываясь, посмеивался. Теперь обе собаки сидели рядом перед зеркалом и изучали свои отражения.