Мария Романушко - Там где всегда ветер… Роман об отрочестве. Вторая редакция

Мама, наконец, оставила меня в покое. Не знаю уж, поверила она мне или нет. Скорее всего – нет, ведь я не умею врать, и мама об этом знает.

Она ушла, а я достала из портфеля свою повесть, взяла спички и пошла на пустырь за домом.

Да, я её сожгла… Свою повесть. Я не могла допустить, чтобы её прочли мама или бабушка. О Фёдоре я уже и не говорю! Я сердцем чувствовала, что такая угроза нависла над моей повестью. Если бы они её прочли, мою повесть, мне бы пришлось уйти из дома. Или умереть.

Какой вывод сделала я после этой истории? А не рассказывай подружкам о сокровенном! И не верь ничьим клятвам.

После сожжения повести я перестала торчать по вечерам дома, в ожидании отца. Я чувствовала себя предательницей, и мне тяжело было видеть маму, которая толкнула меня на это.

* * *

Прошла целая жизнь. А я не могу забыть свой жертвенный костерок на пустыре за домом…

Теперь по вечерам, пока ещё бабье лето и не пошли дожди, я болтаюсь на спортплощадке в школьном дворе. Мне нравится прыгать в длину. Разумеется, меня интересует не результат – мне нравится сам момент прыжка. Ощущение ПОЛЁТА.

И вот – упругое приземление, ноги зарываются по щиколотку в нежный песок, тёплый и прохладный одновременно. Окунаю в песок руки, сижу, блаженствую…

Мне не нужен измеритель длины: на сколько я прыгнула. Мой собственный измеритель – у меня внутри. А прыгаю я ровно… на четыре года назад! Потому что это не просто яма с песком – это моя личная машина времени.

С каждым прыжком я оказываюсь ровно в 31-м августа 1957 года, в городе Оренбурге, во дворе нашего дома на проспекте Братьев Коростелёвых, куда мы только сегодня переехали. И пока взрослые расставляют мебель, я вышла в большой, но совершенно пустынный в этот час двор. Я пошла вглубь двора и нашла среди зарослей жёлтой акации песочницу с удивительно нежным, светло-жёлтым речным песком… Я скинула сандалии, нагрузила их песком, как две маленькие баржи, и пустила их в плаванье по песочным барханам…

В этот момент к песочнице подошёл мальчик. Он тоже скинул свои сандалии и тоже нагрузил их песком и пустил их в плаванье по песочным барханам…

Мы играли в песочнице до позднего вечера. Мальчика звали Миша, ему было, как и мне, семь лет. Он, как и я, завтра шёл в первый класс. Мы играли с ним, пока мамы не позвали нас домой. Почти одновременно прозвучало из окон: «Миша!» «Лена!» И когда мы пошли домой, оказалось, что мы с Мишкой живём на одной лестничной площадке!

А когда мы назавтра пришли в школу, учительница нас посадила за одну парту. Так я обрела замечательного друга, с которым мы были неразлучны два года, и если бы мы не уехали из Оренбурга, мы дружили бы с Мишкой всю жизнь, я уверена в этом!

Странно, что мне не приходила в голову мысль написать ему письмо. Но в какие-то моменты жизни, вот как сейчас, когда я сижу в яме с песком, с грустью и блаженством ощущая нежные, сыпучие песчинки времени, мне кажется, что я общаюсь с Мишкой… Кажется, что я и не уезжала никуда…

Меня с детства поражала эта волшебная возможность: через незабытое ощущение, или через любимый запах – как будто опять войти в то время, где ты была очень-очень счастлива – где живёт этот запах, или это ощущение…

Так что путешествовать во времени на самом деле очень просто. Надо только уметь ПОМНИТЬ.

Мама и Фёдор ушли в кино на поздний сеанс, наказав нам с Маришей крепко и сладко спать. Бабушки с нами сейчас нет, она в Днепропетровске. Мы с Маришей одни в огромной квартире.

Укладываемся спать на широкую бабушкину кровать – так уютнее и не страшно. Хотя на Философской, в детстве, я часто оставалась одна, но там мы жили в муравейнике, и вокруг всегда были люди. Я и не подозревала, что может быть так неуютно в пустой огромной квартире… Всё-таки я трусиха. Стыд мне и позор! Мне – старшей сестре.

Почитала Маришке перед сном Андерсена. Андерсен – наш любимец. Мы обе любим историю про влюблённого оловянного солдатика и балерину, и как они сгорели вместе в камине… И как потом вымели из камина маленькое оловянное сердце и несгоревшую блёстку от платья балерины…

Я наизусть знаю эту историю, но всё равно с какой-то не утоляемой жаждой перечитываю её вновь. И мне каждый раз кажется, что и со мной произойдёт в жизни что-то подобное: такая же красивая и трагическая история. Но что-то ведь останется и от меня – какая-нибудь маленькая несгораемая блёстка… или сердце…

А как я жалею и понимаю Русалочку! Как я понимаю её мучительную боль оттого, что хочешь сказать – и не можешь. И все поэтому думают о тебе совсем не то!

Потом Мариша уснула. А я не сплю… Фонарь ярко светит в окно… Лежу и смотрю на Маришу, маленькую и светлую…

Я смотрю на неё… и мне кажется, что рядом со мной – неземное существо. Тонкое, прозрачное личико… Светлые, лёгкие завитки волос… Меня охватывает волнение, какого я ещё никогда в жизни не испытывала. Мне кажется: рядом со мной тихонько спит АНГЕЛ…

Рука с тонким запястьем лежит поверх одеяла так доверчиво и беззащитно… Я всегда её любила, мою маленькую сестрёнку, но то, что я испытала в ту ночь, когда мы были одни в доме – как будто одни в целом мире! – и я оберегала её сон… То, что я испытала тогда, не забылось до сих пор.

Я тихонько целовала её пальчики. Тоненькие, тёплые пальчики маленького любимого ребёнка. И во мне была такая большая нежность, что я даже заплакала…

С той ночи я стала относиться к Марише не просто как к сестре. Это было уже нечто большее. В ту ночь во мне проснулось материнство…

С той ночи мы так потом и спали вдвоём на широкой бабушкиной кровати. А бабушка перешла на мою. И я по ночам укрывала Маришку, щупала её лоб (не горячий ли?) Была ей мамой.

Новости пятого класса.

Проблемы с украинским языком

В пятом классе у нас не один учитель, как раньше, а много учителей – каждый по своему предмету. Мне от этого немного тревожно, потому что надо быстро привыкать к ним – очень разным.

Несколько учителей мне нравятся, например, учительница русского языка и литературы, спокойная, пожилая Александра Ивановна Овчаренко. Она мне тепло улыбается, потому что во время диктантов я никогда не делаю ошибок. И учительница математики мне тоже нравится – молодая, весёлая Фира Григорьевна Хейфец. Так как у меня «мамина голова», и я с лёгкостью решаю любые задачки, Фира Григорьевна смотрит на меня с симпатией, так что её я тоже не боюсь.

А вот учительница украинского языка и литературы Татьяна Пантелеевна меня невзлюбила! Причём, очень сильно невзлюбила. Дело в том, что я не умею «гэкать». Все в классе умеют, а я – нет. В украинском языке звук «г» нужно произносить глухо и грубо. У меня так не получается. Да я, честно говоря, не очень и стараюсь. Мне кажется, что так говорить – не красиво, и я произношу «г» чётко и звонко. Ни в Днепропетровске, ни в Луганске меня за это учителя не ругали.