Мария Романушко - Там где всегда ветер… Роман об отрочестве. Вторая редакция

А Татьяна Пантелеевна меня ругает и смотрит на меня злыми глазами. Она называет меня кацапкой. При всех, прямо на уроке, называет меня кацапкой.

Я вспомнила, что в Оренбурге, на Полигонной улице, моя бабушка так называла нашу соседку по квартире.

– Бабушка, а почему она кацапка? Что такое кацапка? – допытывалась я тогда.

– Кацапы – это русские. Но не все, а с таким вредным характером, как эта Татьяна.

– А почему она вредная?

– Она нас обзывает хохлами.

– А разве мы хохлы?

– Мы, деточка, русские. Но мы приехали с Украины. И Татьяна поэтому считает нас людьми второго сорта. Как бы ненастоящими русскими. Она думает: если с Украины – то значит хохлы. Вот я и говорю: глупая кацапка!

* * *

А теперь учительница-украинка меня саму обзывает кацапкой. Это неприятно и обидно.

Если на то пошло, то мы все тут кацапы. Я не слышала, чтобы в Вольногорске кто-нибудь говорил на украинском языке – ни на улице, ни в магазине, нигде. Все говорят по-русски. И только хуторянки, торгующие на рынке, говорят на суржике. Суржик – это такой южный говор. Русский язык с мягкой интонацией и разными вкусными словечками. Фёдор говорит, что в каждом украинском селе – свой говор.

На суржике разговаривают наши родственники в Васильевке, и я всё понимаю. Не было случая, чтобы я чего-то не поняла. Но это не тот украинский язык, который мы учим на уроке.

* * *

Вспоминаю: когда мы приехали из Оренбурга в Днепропетровск, бабушка меня записала в школу, школа была русская, но выяснилось, что обязательным предметом у нас будет украинский язык. Потому что это Украина, и все должны изучать и знать украинский язык. На всякий случай. Оказывается, в школе его изучают со второго класса. Я испугалась, что окажусь из-за украинского языка в отстающих ученицах. Бабушка сказала, чтобы я не переживала, что впереди у нас целое лето на изучение украинского языка. Она пошла в библиотеку и принесла кучу разных книжек на украинском языке.

И мы с ней и с этими книгами поехали в Васильевку. И там бабушка читала украинские книги вслух, по вечерам, на дворе, когда бабушка Мотя и тётя Зоя отдыхали после дневной работы и тоже могли послушать. У нас был такой «двор-читальня».

Сначала я ничего не понимала из прочитанного и плакала: «Бабушка, я никогда не выучу этот язык, я буду двоечницей!» Кстати, бабушка Мотя и тётя Зоя тоже не всё понимали.

Но моя бабушка нам переводила. У неё были способности к языкам, и это она обнаружила в концлагерях. Там надзирательницами были немки и польки, и бабушка очень быстро выучила немецкий и польский – так, чтобы понимать и даже говорить. А среди узниц были украинки с Западной Украины, и бабушка выучила украинский. Бабушка говорила, что украинский язык больше похож на польский, чем на русский. Поэтому он нам кажется не очень понятным. Хотя все эти языки славянские, родственные. И когда-то пошли от одного общего языка.

Мало-помалу я стала понимать «украиньску мову». И когда пошла в школу, то у меня уже не было проблем. А насчёт произношения мне никогда не делали замечаний.

* * *

И вдруг в Вольногорске учительница украинского языка буквально взъелась на меня! Из-за того, что я не хочу «гэкать». И однажды на уроке она сказала, обращаясь к классу:

– Я вы знаете, дети, как мы дразнили в детстве кацапов? (Она это сказала, естественно, по-украински).

– Как, как? – заинтересовались мои одноклассники.

И она продекламировала – теперь уже на русском языке, с особым презрением произнося звонкое, отчётливое «г», которое вонзалось в мой мозг, как гвозди:

Класс покатился со смеху… Я сидела красная, как рак, и едва сдерживала слёзы. Учительница была довольна собой и произведённым эффектом.

А я дала себе слово, что никогда не стану «гэкать» – даже под пытками. Очень я на неё обиделась!

* * *

Я рассказала бабушке эту историю, но не тогда, в разгар конфликта, а спустя несколько лет, когда у нас уже была другая учительница украинского. А тогда – не могла. В те времена как-то было не принято жаловаться родителям, тем более бабушке, на школу. Школа – это было личное дело школьника. И мы, школьники, как могли – так и разбирались со своими школьными проблемами.

И только спустя года три, я рассказала бабушке про то, что учительница украинского языка обзывала меня кацапкой и учила моих одноклассников, как меня надо дразнить.

– Так она с Западной Украины приехала, эта ваша учительница, – сказала бабушка. – А там много таких, которые ненавидят русских. Ну, и сидела бы в своей Западной! Зачем приезжать сюда и портить людям жизнь и нервы? Я таких много видела, когда в Западную ездила. Недобитые бандеровцы…

– Бабушка, а кто такие бандеровцы?

– Это украинские фашисты. А Бандера – их главарь. Их, украинский Гитлер.

– А он жив – этот Бандера?!

– Слава Богу, уже нет. Но долго после войны был жив. Не знаю, как его земля носила…

– Бабушка, а я думала, что фашисты – это немцы.

– Фашисты, деточка, могут быть любой национальности. В Испании Франко был фашистом, в Италии – Муссолини. Так что там тоже были фашистские режимы. Фашисты – это те, кто ненавидит людей другой национальности. И уничтожает их. К сожалению, во время войны много украинцев стало на сторону фашистов. Они были полицаями, предателями, пособниками немцев. Очень сильно лютовали… Меня в гестапо пытал украинец. Допрашивал вежливый немец, а пытал украинец – гвозди под ногти заколачивал, бил головой о стенку, выбивая признания… Но ничего от меня не добился. Когда теряла сознание – окатывал ледяной водой – и продолжал пытать… Свой, украинец! А что бандеровцы в Западной творили!.. Это словами не передать. Русских, евреев вырезали, целые семьи, даже младенцев не щадили… Я, честно говоря, рада, что у Фёдора в Черновцах с работой не выгорело. Воздух-то там чистый, лесной… Но там их много окопалось…

– Что значит «много окопалось»? Неужели опять будет война, бабушка?!

– Не приведи, Господи, конечно. Всё можно вынести: бедность, холод, голод. Лишь бы не было войны!

Это я от бабушки часто слышала: «Лишь бы не было войны!» Под это заклинание, под эту молитву выросло всё наше поколение – послевоенных детей.

– А я ведь и тебя когда-то потащила в Западную, – говорит бабушка. – Но ты не помнишь, наверное, мала ещё была. Тебе и четырёх лет не было тогда.

– Помню, бабушка! Всё помню!

– Да неужто?.. – не столько радуется, сколько пугается бабушка. – Но не могла я тогда не поехать к Мусе. Как мать, должна была Мусе помочь…

Наша бабушка, потеряв в молодости своего любимого мужа Яшу, которого убил туберкулёз, вышла потом замуж за вдовца с маленьким ребёнком. Собственно, из жалости к маленькой Мусе бабушка и вышла замуж второй раз. И стала настоящей мамой для своей приёмной дочери. А Муся её буквально боготворила! Она, сколько я помню, называла её только «мамочкой»: «дорогая мамочка», «любимая мамочка», «родненькая мамочка». Она готова была носить мамочку на руках, так она её любила и обожала.