Лиза Шмидт - Поко а поко

Лицо у дяди Лёвы, как и весь он, было большое, как географическая карта. В морщинках, как в меридианах. Лысина на Северном полюсе. Нос – мыс Челюскина.

Два этих человека заботились о Яше как могли. Выбирали хорошую школу, хорошую музыкальную школу и даже хороший музыкальный инструмент. Всегда провожали. Водили в музеи и в кунсткамеру, где Яша отставал от экскурсии, чтобы покататься на войлочных тапках, в театры и в кино, где номерки из яшиных рук падали совершенно случайно. Водили и в зоопарк, где Яша жалел всех зверей. Особенно он жалел маленького серого волчонка, сидевшего в дальней клетке. Волчонок был совсем один. Куда пропала его мама, большая серая волчица? Куда делся его волк-отец? Ушли в зимний лес, оставили на снегу две тонкие вереницы следов, а потом завыла метель, заходили ходуном сосны, заухали совы, следы замело, волк и волчица попали за красные флажки. Красных флажков надо бояться – из-за них никто никогда не возвращается. И волчонок остался один, маленький, добрый и глупый. Его ещё не успели научить быть злым, и потому он так легко и преданно подошёл к тем людям, которые на всю жизнь заперли его в тесной зоопарковской клетке.

В ночь на ро-ходеш 1 1 Ро-ходеш – «голова месяца» – каждый первый день лунного календаря. волчонок долго и протяжно выл, отчего на Аптекарском острове просыпались все приличные люди.

Тётя Рита и дядя Лёва держали булочную.

Маленькую и скромную, но невероятно плодовитую. Люди к ним с утра стояли очередями, и дядя Лёва только и успевал выдавать в протянутые руки горячий чёрный и тёплые сайки.

Теперь, когда Яша жил отдельно, они всегда давали ему свежий хлеб. Нет, не бесплатно, за кого вы нас принимаете! Зато только что из печи (всепобеждающее «зато»! ) – и укутывали его в шерстяной платок, чтобы по пути хлеб не остыл. Очень заботливые.

– Ну, мы же родственники, – жмурились они, улыбаясь.

Иногда они отдавали ему хлеб даже совсем бесплатно (но в этом случае – чёрствый).

Тётя Рита теперь всё чаще говорила: музыка – твой хлеб. А перед знакомыми: музыка – яшино призванье. Если сложить все элементы, то выходило, что яшино призванье – хлеб. Таким недвусмысленным образом тётя намекала на то, что и Яше не помешало бы поработать в булочной.

Тётя Рита никогда не могла спокойно смотреть на праздное детское времяпрепровождение, на поездки по комнате и по дорожкам сада на деревянной лошадке (у которой, впрочем, от лошадки была только голова, остальным же телом её была старая тётина швабра), и посему обучала его грамоте, чтению, письму, и в школу он пришёл всезнающим, ничем не интересующимся. Зато дома с тётей Ритой они стали проходить иврит и мёртвый язык латынь. Иврит был скучный и непонятный. А латынь не дышала. Даже в самом её названии, ему казалась, была зашифрована бледность и беззвучие замершего над могилой мраморного ангела, гладкое лицо которого всегда хочется потрогать. Яша думал, что на мёртвых языках общаются с мёртвыми и потому, приходя, ведомый за руку, на кладбище к маме или другим родственникам, говорил с ними шёпотом, нагибаясь совсем близко к земле, на латинском языке.

– Ave, Caesar, morituri te salutant, – так он сказал памятнику прадеда, когда они с тётей дошли до изучения построения предложений и в пример она приводила крылатые фразы.

Дядя Лёва спал, как мёртвые, головой на запад. И Яша поначалу решил, что к нему тоже нужно обращаться на мёртвом языке. Тётя смеялась, а дядя просыпался от ужаса, чертыхался и просил научить мальчика чему-нибудь путному.

Вот тогда Яшу и решили учить музыке. Дядя и тётя взвесили все против и за и методом естественного отбора выбрали за племянника его дальнейшую судьбу: они решили, что он будет играть на струнном музыкальном инструменте.

Во-первых, скрипка (а они думали, что это будет скрипка) занимает совсем немного места.

Во-вторых, к скрипке (!) прилагается нарядный чехол.

В-третьих, скрипка красиво звучит, и, когда тепло, можно пиликать на ней на балконе, чтобы порадовать (здесь вовсе не злой, подчёркиваю, не злой смех тёти) соседей.

В-четвёртых, мальчик сам сможет донести инструмент до музыкальной школы.

Далее следовали в-пятых, в-шестых, в-седьмых, в-одиннадцатых и в-двадцать-первых.

Но когда подошло время учёбы, тётя добыла виолончель б/у.

– Да, это не скрипка, – сказала она на вопросительный взгляд мужа, – но зато почти задаром.

Но не стоит об этом. Зачем лишний раз рассказывать об экономии экономной женщины, даже коврики делавшей из старой рогожи?

Когда Яша был маленьким, он не мог сам нести виолончель. Её унизительно несли за него. Дядя или тётя. Другие дети бежали мимо со скрипочками.

Он всегда мечтал играть на рояле (в первую очередь, потому, что тогда ничего не надо было бы носить с собой и, соответственно, отпала бы необходимость в сопровождении тёти и дяди, во вторую – рояль был красивым и величественным, и ещё у него были дивные клавиши, похожие на немного щербатую улыбку). Но дядя и тётя строго запретили, сказав, что рояль занимает слишком много места. Яша уверял их, что для занятий дома подойдёт и пианино, но тетя Рита вспоминала, как разучивал гаммы ее младший брат, и у нее тут же продолжительно заболевала голова. И начинала болеть каждый раз при разговоре о клавишных.

Он был маленький, потому что всё детство тётя Рита одевала его в одежду и обувь ровно по размеру. Мальчики, носившие вещи на вырост, становились высокими и прекрасными широкоплечими красавцами. Тётя Рита же снабжала его одеждой, не располагающей к росту. А делала это она по причине того, что была знакома с мамами и тётями опрятных чистеньких мальчиков (с мамами неопрятных мальчиков она не общалась), которые быстро росли и после которых Яша донашивал ботиночки, штанишки и рубашки (за одним мальчиком донашивал и свою первую виолончель).

Вот потому привычка к чужой обуви в нём взросла и пустила корни. Яша приручал (приножал?) чужую обувь. Покупая её, еще диковатую, нелюдимую, боящуюся потных ступней, бережно приносил он её домой и трепетно мыл над раковиной. А потом шёл гулять привычной своей дорогой, и ангел со шпиля, как старый приятель, будто даже махал ему рукой: что, мол, новые ботиночки?

За всю жизнь у него не было ни одной своей пары.

Яшино детство проходило под двумя сменяющими друг друга знаками: смычок и градусник. Если их скрестить, то будет похоже на герб.

Когда Яша не сидел в третьем этаже музыкальной школы, сосредоточенно пиликая и оттачивая искусство уныния, он лежал дома с жуткими температурами, ангинами, бронхитным кашлем или заложенным носом. Иногда со всем сразу. Лежать было скучно, спать не хотелось, и Яша просил тетю читать ему книги. Тетя прочла все, что у нее было (включая несколько совершенно вульгарных недетских любовных романов и энциклопедию насекомых СССР), после чего не представляла, чем порадовать ребенка.