Марина Ямит Зарецкая - Рим на Земле. Ненаучная фантастика в области литературы

А то было – массовая истеро-депрессия. Теперь я – мусорщик. Теперь я – чебурашка. Ну, так и умрёшь мусорщиком. Или посудомоем (-кой). Мечтая о заводе, лучше электронном. Парикмахерской. А гараж – предел мечтаний. Сама – косметичка.

Правда, кормят косметические фирмы, не что-то другое.

А Георгий рассказывает мне о том, что длина стрелок на кремлёвских курантах – три метра и что христианский грузинский царь Георгий Шестой воевал с горными язычниками, а строителю монастыря в тех местах, где томился лермонтовский Мцыри, он (царь) отрезал из ревности правую руку, мотивировав это грешностью картины, нарисованной зодчим. На картине Иаков борется с Богом, и у Иакова – лицо зодчего, а у Бога – грузинского патриарха. Тогда левой рукой мастер высек из камня десницу и сам поднял памятник на купол монастыря, где и стоит он до сих пор.

– Ну да, – говорю я, – у вас культура с четвёртого века, а мы за собаками бегали.

– Вы – нет, – отвечает муж, имея в виду евреев.

А кто я, человек русской культуры, русский литератор, только-только за пятнадцать лет оживающий от израильского выживания, в результате не имея нормальной кредитной карточки?

Зато и культ еды кончился, ненормальное пожирание мяса с бывшим, Шурой, на пАру.

И я оглядываюсь назад. Вроде счастлива. Отдыхают нервы и тщеславие.

Тебя современный мир читать не будет. В смысле – весь мир. Не ты, не тот. Мир – не тот. Он не читает сплочённо. Бродскому дали Нобелевку, плюс он нашумел как диссидент, а кто его в масштабах мира читает? Единицы.

Что говорить о нас? Да то же самое. Волна известности спонтанна, она приходит в зависимости от политических обстоятельств, и ничего тут не поделаешь. А в мире тотальной безвестности, в мире «Мы» и «Полковнику никто не пишет» нужно, чтобы тебя читал твой круг. Собраны у человека на данном отрезке жизни дружбы и единомышленники, собран городской литературный мир – да-да, маленького города – вот твоя книга и событие. Дальше – заметят, не переживайте, книга того бы стоила.

А мировой славы нет у Дениса Новикова. Нет его в интернете, нет книг… Где же он сейчас?

Мир и не чихнул, потеряв в смутное время из виду Гения.

(5)

Рахель мечтала. Точнее, вспоминала. Как Натан Кармели любил русскую сирень. Замечания ей делал, причём по-русски, хотя Рахель знала немецкий. Мог бы и не позорить её перед сотрудниками.

Тем и прославится она позже в Израиле, чёртова химичка, чисто для анализа. Что химическую, что кофейную. Натан предложил ей сигарету «Европа».

«Ох, Европа», – подумала бабка. Спелый запах войны. Натан не был похож ни на кого. Он говорил ей комплименты на ухо, и она отвечала: «Уши вянут». Это было их паролем. Я унаследовала эту фразу. Я её ему говорила.

Ведь бабка была Марина Цветаева. А мама не умела писать стихи. Даже читать. Вот и стала я.

(1)

Когда сбывается прогноз…

Прошло около четырёх лет. Усилия окупили себя. Около 2 лет без героина, на таблетках – потом посмотрим, как это лечится легальными способами.

Вдобавок, сменив несколько наёмных работ в продажах, я зацепилась в медицинской страховой фирме. Зарплата по найму – копейки, но на них я умудрилась расширить косметический бизнес и одновременно завоевать непререкаемый авторитет у нарко-криминальной команды, вбухав в них массу денег, принимая их в доме круглые сутки в прямом смысле, грамотно рыча и работая от 18 до 21 часа в сутки. (Поневоле им стыдно станет, если же не станет – возможность пристыдить. Не знаю, как у кого, у меня получается.)

Потом сменился у меня босс. Этот работает меньше, менее дисциплинирован, и стало можно перевести дыхание.

Работая удобоваримый рабочий день, трудно понять, как можно устать до того, что не хочется ни серьёзных книг, ни серьёзных мыслей, ни тем более творчества… Правда, чистая правда – не работают усталые мозги. И сейчас мне придётся заново «расписываться», чтобы были искристо-крысиные формулировки.

В Москве, в 18 лет, я крестилась в костёле св. Людовика, римско-католическом.

Почти 20 лет я не была в церкви своей конфессии. Нашла месяц назад.

Купила золото.

Страшно, но перестала платить адвокату, который судится с государством за мою дочь. От Шуры. Страшно также думать, как возобновить платежи и суды.

Мы переехали в частный домик около Нового Машбира. Район хуже, квартира лучше, транспорт ближе и удобнее, гости – круглые сутки.

В доме нет наркотиков. Почти. Но только чужие – так, эпизодически.

Очевидное – невероятное. «Ты невероятная муська, – говорю я Гие. – Откуда такие муськи берутся?».

Они чурчхелой питаются.

По ночам – компьютер.

(2)

Где властвует над нами Прозерпина…

На улице Бялик на Адаре – маленький иракский ресторанчик. Иракский завтрак – сабиах – стоит там копейки. Ничего особенного: жареный баклажан, салат из огурцов с помидорами и – обязательно рыжее! – крутое яйцо кладут в питу. Но мне это страшно нравится.

На улице Бялик сидят древние адвокаты, и магазинчики куплены до основания государства, вот и ходят туда обедать они все и пара десятков стареньких окрестных жителей, на этот круг клиентов ориентирован ресторанчик. И мы туда забрели.

Сколько раз за эти годы в голове плыли фразы этой книги, которые надо было сразу записать, а… Прозу на клочках не пишут. Вот и умирали кусочки, их уже не восстановишь.

Работа на износ не осталась без последствий: раньше у меня была феноменальная память – на всё, кроме цифр. Стала обычная, средняя. Есть такая трава – гинкго билоба. Дорогая. Помогает.

(3)

И поёт Оссиан

Над кремнёвой землёй отражённые в тучах сраженья…

Бабка Рахиль была многоликая и бешеная. «Нахман, – кричала она по телефону брату, – хахам 4 4 Хахам – (ивр., также ирон.) – умник ! Какими вениками?!»

Передали что-то по «голосам» про Шестидневную войну. Тут я тоже слышала сюрреальную историю про роту израильтян, раздетых догола, с вениками, финиково-эвкалиптовыми, что ли, – до конца не знаю. Мне про «голоса» не говорили почти до бабкиной смерти, маме уже не хватало сил на абсурд борьбы с информационными ветряными мельницами… Знала я всё, или почти всё, но вот нельзя было мне это нормально сказать. Вместо того чтобы со мной общаться, мама и бабка меня воспитывали. Я воспринимала это только лишь как военные действия.

А вот папа всегда со мной общался. Негласно и даже тайком, пока я не выросла.

Мама устраивала истерики. А я любила папу. Наше «бабье царство» ненавидела. Чувства были недетские.

Бабка была великая. Жила бы я раньше…