Юлия Ник - Хроники любви провинциальной. Том 2. Лики старых фотографий, или Ангельская любовь

– Ничо ты не понимаешь, – Степка хмыкнул, – самое то, что надо. Год присматриваешься, год охмуряешь, а там и взамуж пожалте. Самый сок.

– Да ладно! Губу свою закатай. Ходишь с Нюськой – и ходи. А эту не трогай, она на моей территории, значит под моей защитой. Усёк?

– Усёк. Собака ты на сене, я тебе скажу. И сам – не ам, и другому не дам, – осклабился беззлобно Степка на приятеля.

– Да. Я такой. Пошли, хватит тут чаи распивать, – Ларик, залезши на крышу, ещё раз посмотрел вниз на Настю, которая пристроилась в тенечке на той же лавочке под сиренью: «Ничего особенного. Ну, симпатичная. Ну, коса. Грудь – так себе. Рост? Говорить не о чем. Пигалица смешная. Ей до моей, – как до Луны. Скорей бы уж Алька приехала».

Крышу закончили в сумерках. Напрасно Степка ждал, когда Настя выйдет к ужину. Он, всё-таки, втайне хотел бы обратить на себя внимание стройной городской девчонки с городскими привычками, городским разговором и утонченностью. Степку Колотовкина всегда неумолимо тянуло на утонченных городских девчонок, такой вот прибамбас у него был: « А Нюська? Ну, а чо? Потанцевать-то можно, танцы – это ни о чём, жениться же не обещал?» – совесть у Степки была абсолютно спокойна.

Настя от ужина заранее отказалась, только квасу ледяного выпила и ушла в малуху, где под низким потолком висела экономная лампочка ватт на сорок. Настя свернула из тетрадного листа «кулёчек» и прикрепила его верёвочкой над лампой, как маленький абажур. На пятнышке стола, где были разложены тетради и учебник, стало значительно светлее.

– Настюха, а ты чего есть отказалась? – спросил Ларик, зайдя в малуху, нарядный и причесанный, перед тем, как пойти в клуб, куда его потащил Степка вечером.

– Спасибо. Я не хочу. Жарко. Ларик, ты вот возьми, передай бабушке деньги за еду. Я потом тебе остальное отдам, – Настя протянула ему два рубля.

– Насть, ты чо? Просто ты моя гостья, не принято с гостей деньги брать за угощенье.

– Да нет, Ларик. Гостья – это когда тебя приглашают заранее. А я сама… навязалась. Мне неудобно.

– Ладно, тогда с другого бока зайдём. Ты мне сегодня помогала? Помогала, – ответил он за неё, – завтра ещё поможешь. Мне там слеги поддержать надо будет, когда забор поправлять буду. Но это недолго. Часик, от силы – полтора.

– Да хоть три, Ларик. Я тебе так благодарна, я сегодня больше половины прошла, но тут воздух такой, что даже голова заболела. Это, говорят, кислородное отравление такое бывает с непривычки.

– Сильно болит?

– Ну, да. Сильно. Даже подташнивает.

– Поэтому и ужинать не пришла?

– Мм. Да я и не хочу есть совсем.

– Ну, Настюха, и смешная же ты, как неродная. Так ты бабушкам-то скажи, они тебя быстро вылечат от головы твоей. Ну, я пошел тогда, раз договорились.

– А Степа тоже завтра будет с тобой?

– А что такое? Он тебе понравился, что-ли? – Ларик, остановившись на пороге, внимательно посмотрел на Настю, и подумал про себя: «Вот все они такие. Чуть только глаза на них поднимаешь, начинают воображать, фиг знает что. Потом страдать ещё начинают. Хоть не смотри».

– Нет. Совсем не понравился, глаза такие… упрется и смотрит, неприятный он какой-то.

– Да, нет. Зря ты это про него так. Он нормальный, и даже очень симпатичный парень. Просто молодой и сильно неженатый после армии. Тоже в институт собрался поступать. Но он больше и не придёт. Помог уже. Ну, ладно, лечи иди голову да занимайся, пошел я, – Ларик вышел из малухи и, широко шагая, направился к мосту через Колгу, заранее предвкушая радость от встречи со старыми приятелями его детства.

Стало совсем темно, Настя закрыла учебник и, потянувшись, поднялась со стула. Пора и на полати, пока у бабушек горит свет, и они не легли, читая свои молитвы, как и вчера.

– Это мы с Палашей повечерие читали, – объяснила ей вчера бабушка Марфа.

Сели втроём «вечерять», как тут говорили про вечерний чай с оладушками и ватрушками для Насти и Ларика. Ларика за столом не было, он, прибежав с вечеринки в клубе, по-быстрому заглотил на ходу несколько ватрушек и смылся от женщин, пока бабушки в хлеву возились с коровой и не припрягли его опять к чему-нибудь. Настя так и не разобралась, кто тут кому кем приходится. Решила спросить об этом завтра за завтраком. И ещё она решила, что завтра вымоет, как следует, пол во всём доме: и в сенях, и на веранде. Дом давно уже не мыли целиком, и это чувствовалось.

– И почему это помещение «сени» называется? С сеном что-то связано, что ли? – было последней её сознательной мыслью. Чай из травы, которым её «от головы» напоили старушки, подействовал на неё усыпляюще и очень быстро снял боль. Ей снилось, что она сидит на самом коньке бабушкиного дома и видит всё на несколько десятков километров, как с воздушного шара. А Ларик помахал ей снизу рукой и ушел прочь от дома, не оглядываясь. Ей стало грустно во сне.

Утро на следующий день занялось знойное. Куры, изнемогая от жары, с самой рани забились под крыльцо и, вырыв там себе ямки в пыльной земле, ложились, распустив веером перья, чтобы немного охладиться. Завтрак прошел быстро и молчаливо. Ларик как-то виновато отводил от бабуль глаза. Неизвестно, о чём они там в малухе говорили, но чувствовал он себя не в своей тарелке с того самого момента, как бабушка Марфа каким-то особенным тоном позвала его: «А ну-ка, пойдём, Финист- ясный сокол, поговорим-ка с тобой!» – для Ларика это всегда означало головомойку. О чём она с «Финистом» говорила, никто не спрашивал. Да и зачем?

Лаги на столбики для нового забора, поднявшись пораньше, пока не припекло до одури, Ларик вдвоём с Настей наколотил за полтора часа. Закончив работу и обливаясь потом, оба спрятались в тени на веранде, Ларик опорожнил целый кувшин с квасом, ядреным, бодрящим и щиплющим за язык, настоянным с хреном.

Позанимавшись зубрёжкой до полудня, Настя «засучила рукава» и, как вчера и решила, взялась за тряпку, и часа три, не разгибаясь, наводила порядок в доме старушек, залезая туда, куда они уже не могли дотянуться. Быстро обмела чистым веником высокие углы от тенет, перетрясла всё с полатей, собрала самотканые дорожки и, вытряхнув, вывесила их проветриваться на плетень, отделяющий дворик от огорода и сада со старыми яблонями, усыпанными маленькими красновато-зелеными завязями яблок. Бабушки, ободренные такой помощью, пошли наводить порядок в хлеву и в сарае. Дело у всех спорилось. Ларику пришлось ещё и навоз вывезти, и сложить его в кучу на задах огорода. Чего за кампанию не сделаешь? И его одолевали странные мысли: «Вот интересный факт: русские, живущие в очень холодной стране мира в самую жару под сорок, пашут на огородах, «как не в себя», когда привычные к солнцу южане устраивают себе сиесты. А в мороз под сорок, русские лижут на улицах мороженое, когда те же южане почти умирают от холода, надевая две шапки на голову. Мороженого бы сейчас. Да где взять его в этой глуши? Редко привозят, холодильников, видать не хватает. Квасу разве пойти выпить?»