Юлия Ник - Хроники любви провинциальной. Том 2. Лики старых фотографий, или Ангельская любовь

Он снова зашел в дом выпить квасу и чуть не столкнулся с Настей. Она, мурлыкая себе что-то под нос, пятилась на него спиной и размашисто развозила мокрой тряпкой воду по полу. Его огромные штаны, которые ей и ходить-то мешали, а что уж о мытье пола говорить, она скинула. Футболку, широкую и длинную она подоткнула краем под резинку трусиков и в таком виде и хозяйничала. Ларик застыл, увидев вдруг перед собой не просто соседку Настюшку, а умелую молодую женщину сноровисто, как это умеют только женщины, моющую пол, и быстро переступающую босыми, почти прямыми, ногами по мокрым доскам назад. И ноги эти были стройными и сильными.

– Черт, а она взрослая почти, и нифига не ребенок, – и чего бабуля на него накинулась за неуважение к его гостье? И никакая она ему не гостья, а просто так… Но ноги у неё стройные, и Степка это вчера сразу разглядел, –а он, Ларик, только сейчас. – И что? Сидеть с ней теперь, что-ли? И бёдра у неё женские. Узенькие стройные, но точно женские. Красивые. Господи, когда же Алька приедет, наконец?! – у Ларика всё тело сжало в пружину при воспоминании об Альке, об её закинутой назад голове, с песчинками в волосах. В такие минуты, там на берегу, он чувствовал себя властелином вселенной, а не только любимой им юной женщины.

Так Ларик и не попил квасу, с позором изгнанный из сеней своими собственными греховными мыслями и стройными ногами и бедрами ничего не заметившей Настюши.

– А вы бы на речку-то сходили, охолонулись в воде, жарко ведь? – обмахиваясь платком посоветовала бабушка Пелагея.

– Да нет, я не пойду, – сразу отказалась Настя, – я купальник не взяла. Если можно, я в бане просто окачусь водой.

Бабули Марфа и Пелагея, дед Алипий и Ларик

– Можно, конечно, только баню надо затоплять, да помыться как след, сразу прохладней станет, кожа-то чистая лучше дышит. Давай, Ларивоша, затопляй, суббота сёдня в аккурат, – утвердительно попросила бабушка Пелагея.

Деловой деспотизм бабуль Ларик переносил стойко, только дурачился за их спинами, поджимая саркастически, и упрямо по-старушечьи, уголок губ, когда бабули не видели Это было смешно, и он нарочно смешил этим Настю, когда видел, что она весело наблюдает за ними за всеми.

Печь топилась до самого вечера, нагоняя сумасшедший жар в бане. Часов в семь, после работы, перед чаем и «Вечерней», как объяснили бабушки, все с превеликим блаженством помылись в горячей бане, смывая пот и соль, выступившую от работы и изнуряющего жара. Но после бани, выплавляющей из распаренной кожи текущие по телу струйки пота, тридцатиградусная жара в тени и вправду показалась Насте прохладой. Настюша мылась последней, бабушка Марфа научила её, как плескать воду на каменку и не ошпариться выбивающейся струёй пара. Потом Настя развесила свое постиранное бельишко в листве сирени за малухой на просушку.

Этим вечером Ларик в клуб не пошел. Старушки каждый вечер, по неизвестно когда заведенному порядку, вставали на молитву два раза. На «Вечернюю» и на «Повечерие». Настя уже поняла, «когда», и совсем не понимала, что и зачем. Видимо заметив в её глазах недоумение, бабушка Пелагея мягко и терпеливо объяснила ей, что с тех пор, как закрылся храм их, они взяли на себя труд творить молитву, как раньше в храме бывало. Настя не запомнила ни одного святого из тех, что ей не торопясь называла старушка, осеняя себя крестом при упоминании некоторых. Знакомыми кое-как были только два имени: Иисус и Богородица .

– Раньше-то батюшка наш Алипий, родной брат мой, службу в храме служил. Под защитой мы жили. А вот уж сколь лет, как сИроты живём. Только Алипий его восстановил после войны, – и опять отобрали. Из-за этого он так мало и пожил, не перенёс второго раза. Только и жил, что надеждой на Ларика нашего.

– А я-то причём? – видно было, что не в первый раз затевается этот разговор и что он был Ларику крайне неприятен.

– Ладно, спать давайте ложиться, – не собираясь пререкаться с внуком, миролюбиво сказала Пелагея. – Ларик, ты там веник из полыни-то повесь в малухе, да лавровый лист по углам кинь, всё комары не так будут зудеть. Дома-то мы давно уж повесили, и запах хороший, и комар не летит. А сегодня у нас и вовсе праздник Настя устроила, свежими досками-то как приятно пахнет. И так прохладно от свежей воды стало.

– Руки, небось, ободрала голиком? – участливо спросила бабушка Марфа, подливая ей чай.

– Да нет. Не ободрала. Да и пол у вас чистый, не «заношенный». Так, немного пошоркала. Моя бабушка, когда-то так же мыла. Я у неё один раз маленькой была в гостях на каникулах. А потом она умерла, и тот дом кто-то из её близких родственников, наверное, забрал себе. Помню, что пол был желтым тогда после мытья. И у вас он сначала тоже желтым был, теперь вот белый. Высох.

– Спасибо, Настенька. Храни тебя Господь.

Предпоследнюю ночь Настя «растягивала», как только могла, утомленная работой, баней и занятиями английским языком она задремала, вдыхая запах воздуха и чистого пола, лёжа на этих чудесных полатях, вспоминая своё сегодняшнее знакомство с чудесным душистым домом, которое ей устроила бабушка Марфа.

В доме было пять комнат, кроме кухни. В одной спали бабушки. Там всё было идеально чисто и «кИпенно белО», как сказала бабушка Пелагея: «Это уж мы сами себе праздник делаем. Взглянешь – и душа поёт».

У них даже в коровнике на окошке висели беленькие в цветочек ситцевые занавесочки.

Во второй довольно большой комнате, напротив кухни и комнаты бабушек никто не жил. Там стоял огромный обеденный стол посередине. Вокруг него десятка полтора старых стульев с высокими спинками и с шишечками по углам спинок. В проёмах между окон стояли высокие узенькие старинные тумбочки-треножки с цветами в горшках, стоявших на накрахмаленных салфетках с пышными волнистыми краями. В углу занимал всё место огромный старый фикус с большими лаковыми листьями, прочно устроившийся в большой деревянной кадушке на большом старом табурете. В простенках висели старинные фотографии в старых тёмных широких и простых рамках. У холодной стены дома стоял огромный буфет, тоже тёмный и старый, но крепкий и тяжелый с многочисленными дверцами, стеклянными и деревянными. И всё в нём блестело, как будто бы всё вчера перемыли. В простенке напротив двери стояло огромное, тусклое от времени зеркало. Вдоль остальных стен стояли высокие узкие жесткие диванчики. Всё здесь было прочно и капитально сработано, служило сто лет, и ещё было готово служить столько же

– Тут человек по двадцать сиживало когда-то. Разъехались все. Слава Богу, живы все, работают, детей уж вырастили. Ларивоша у нас последненький. Вся наша надёжа на него. Как уж Бог даст,– бабушка Марфа перекрестилась на висящий в красном углу комнаты образок.