Юлия Ник - Хроники любви провинциальной. Том 2. Лики старых фотографий, или Ангельская любовь

– Да везде, но ты следи, чтобы они рядом были всё время, а то, если разбегутся – не собрать полчаса будет. Они такие.

– А сказки они любят?

– Это самое их любимое занятие. Могут час в песочнице сидеть и слушать.

– Ну, тогда справлюсь, я много сказок знаю, – Настя, взяв малышей за руки, вывела их во двор. И пока Ларик рассказывал свою невесёлую историю и про Настину беду, Эля, не отрываясь, по привычке следила из окна за своими мальчишками и за Настей, которую она и помнила-то только потому, что та была дочкой их завуча и маленькой соседской девчонкой, пока Эля училась в школе.

– И что мне делать, Элька? – Ларик был растерян.

– Ты насчет работы сейчас?

– Ну, хотя бы?

– Давай, братишка, рассуждать здраво. Если ты хочешь руководить каким-нибудь значительным коллективом, то, во-первых, все места давно заняты. Ну, денежные места, скажем, рублей на сто пятьдесят, и где есть заводские премии плюсом. Это раз. С этим местом тоже, ведь, мама договаривалась?

– Да. Она.

– Во-вторых, на все подобные места назначение идёт через управление культуры. А там уже всё знают, как пить дать. Мама же тоже решила сменить фамилию вместе с отцом. Это ясно. И никто тебя просто не возьмёт сейчас.

– Эль, но ведь, оттепель же объявили? Живут же и здравствуют Евтушенко, Рождественский, Ахмадулина, Друнина?

– В-третьих, никто ничего никому не объявлял. Это так, разговоры досужие. И ты не путай, Ларик, немного зарвавшуюся молодежь, которую можно и бульдозером смахнуть, если что так, и мощный идейный противник – священство. Священство всегда в оппозиции к власти было по определению. На местах, где не было ни радио, ни газет, ни уж тем более телевизоров, куда в последнюю очередь доходили книги, и одна-две газеты в партком – там священник был для многих окном в мир внешний. И Хрущёв на весь мир объявил, что сам скоро покажет по телевизору последнего священника в нашей стране. Ты никогда не задумывался, почему к нам, к «поповскому отродью», так сказать, люди очень хорошо относились. Ну, если не считать самых идейных партийцев. Да и то, идейные они были, пока кто из родни не умер. Ночью они тайком приходили, чтобы отпел дед наш преставившегося крещёного раба Божия. Партия партией, а Бог-то выше в сознании людей.

И вот ты, Ларик Удалов, хочешь стать художественным руководителем целого коллектива советских людей, да? Их наставником в чём-то быть? И неважно, в чём ты им будешь наставником. Важно, что ты вряд ли будешь заучивать и повторять цитаты из программы партии, чтобы всех убедить, что ты – праведный комсомолец, а не потомок рода священников.

Сейчас такое вот в Китае поднялось. Цитатники, как молитвы. А по сути – это и есть молитвы. Что же это ещё? Их заучивают и хором молятся. И буржуазных «бесов» в деревни изгоняют на перевоспитание. Так насаждается идеология. И так она всегда насаждалась. Сначала, как случайная фраза. Потом, как обычная фраза. А потом… Как обязательная. Всё известно со времен Конфуция.

– Кто это такой? – спросил уныло Ларик

– Да так, древний китайский мыслитель. Сейчас его цитаты китайцы растаскивают по кусочкам. Неглупый человек был. Я нашла в книгах о нём, покажу тебе потом, где можно прочитать. Но вернемся к нашим баранам, Ларик. Как я понимаю, пока ветер не задует в другую сторону, не видать тебе здесь ничего хорошего. Никакие цитатники не прокатят. Или привсенародно, через газету, например, отречься от нашего папы – технология не изменилась – или пойти рабочим и менять профессию, учиться заочно на каком-нибудь нейтральном факультете. Биолог, физик, математик. Но не философ и не политэконом, и не историк, понятное дело. Такие вот дела, братишка.

Ничего страшного. Хрущёва ушли, слава богу. Сейчас уже Брежнев царствует. Этот не так лютует против идеологических врагов. Он их прикармливает и делает своими. Но люди-то на местах остались те же. Приученные и выслуживающиеся перед любым начальством, с оглядкой, кабы чего где не вылезло. «Лучше перебдеть, чем недобдеть», как Коля мой говорит. Так было, так есть и так будет ещё очень долго. Пока человек не ощутит себя духовно свободным. А церковь не прикормишь. У неё история поглубже будет, чем история партии. И аудитория – дай Боже. Причем давно идейная по-своему и очень упертая. Я тут как-то с Егорушкой по деревне гуляла, так со мной все здороваются и спрашивают, не думаем ли мы – ты только вдумайся, Ларик, – «мы!!!» – церковь восстанавливать? И крестятся на обрушенный купол церкви, где вороны себе гнёзд навили. Понимаешь? Не хватает людям тёплого душевного обновления что-ли? Закостенело всё. Ведь многие сегодняшние лозунги, правильные по сути, произносятся людьми очень дежурно. Походя-привычно. А на разговор по душам, как дед наш говорил, только свистни – и люди пойдут. Сначала бабушки, потом с внуками, потом с их матерями. Крестить этих самых внуков. Так и пойдут. Уверена. Если бы я была мужчиной, то вполне возможно, что я на это бы решилась.

– Эля! Ты сейчас о чём?! Ты сейчас рассуждаешь, точно так же, как бабушки. Ты читала письмо деда?

– Нет, конечно. Это же только тебе было написано. Даже обидно, что только тебе. Это секрет, о чём он написал?

– Секрет! – Ларик был зол. – И зачем отец всю эту мутотень с фамилией затеял? Жили – не тужили. Чем ему фамилия Удалов не нравится? Люди рисковали, между прочим, усыновляя его. Теперь вот ни за что, ни про что отдувайся.

– Ты не прав, братик. Мы за свою кровную родню сейчас отвечаем. Понимаешь? Нельзя предавать родных людей. Так никакой народ не выживет, если будет предавать. Выживает только тот, кто свою историю помнит. Мы с Колей решили, что наши дети будут знать и гордиться своими предками. Что плохого сделал Алипий, наш дед? Школу воскресную, пока её не закрыли, поддерживал вместе со своим отцом Илларионом, в честь которого тебя назвали? Приход создали такой, что два раза он сам возрождался? Знаешь, как раньше говорили?

– Как?

– Каков поп, таков и приход! Вот как. В храм же со всей округи люди съезжались. И казаки бывшие, и селяне простые. Ты вспомни, сколько на Пасху народа наезжало. Куличи негде было ставить на столах уличных. И всё благодаря Иллариону и Алипию. Они держали всех. А сколько вдовам они помогали? И отпевали заочно и панихиды служили. Вещи сиротам собирали по дворам ходили. А чем ещё можно было утешить таких, мужей потерявших, трудившихся до изнеможения женщин? Вон, Пелагея рассказывала, как на себе лемеха они тянули. Взвоешь тут, когда ни слова утешения, ни ободрения ни от кого не услышишь, всем было плохо. А они, Алипий и Илларион, утешали. Утешали. Потому и ехали сюда люди, пока церковь открыта была. Дед сам удивлялся, что власти их так долго терпели. Везде, ведь, церкви закрыли вблизи города. Они одни оставались, поэтому и церковь более-менее сохранилась. В Баландино такой красивый храм был. Меня однажды возили туда, но и тогда, когда он уже был полуразрушен, чувствовалась его красота и мощь, как раненый исполин стоял на коленях. И что? Я вот себе не представляю, что было в головах у людей, когда они кирпичи из кладки воровали и растаскивали по дворам. Как они не боятся проклятия предков своих, которые по крохе собирали и строили годами этот их храм? Просто не было у них Иллариона и Алипия. Всё от человека зависит. Сейчас это называют человеческим фактором. А раньше просто совестью называли, а не фактором.