Татьяна Фро - Нити богинь Парок

– …не тянул бы ты пивко баварское, мразь! Ты бы, жирная сволочь, на заводах Круппа сутками пахал бы, а потом бы сдох! Потому что рыло у тебя, ублюдок, не арийское! Ты бы крысой подопытной был у докторов менгеле, рашеров!.. А бабу твою пустили бы на размножение и на утеху таким, как ты, быдло!!!..

И опять кто-то стальными клещами схватил её за локти сзади и теперь уже очень мощно тащил куда-то прочь, прочь, а она опять всё пыталась вырваться и, извиваясь, брыкаясь в чьей-то мёртвой хватке, всё кричала уже сильно разбитыми губами, так что уже трудно было и разобрать её слова:

– …дебила из тебя бы делали уколами, славянская морда! Конечности бы тебе отрез а ли, кишки бы вырезали по частям и смотрели бы – выживешь, сволочь? А сколько без вырезанных почек протянешь, сволочь?!.. А МОЖЕТ, ТЫ ПОЛЯК!?!? ИЛИ ЕВРЕЙ?!?! Зубы без наркоза выдрали бы и в печь тебя – живьём!!!..

Среди гула растревоженных голосов она как будто откуда-то издалека услышала глухое, гулкое эхо женского голоса: «…психопатка, такую случайно заденешь, так она убьёт…» и потом, поверх этого, чьи-то разные голоса: «…а молодчина тётка-то, молодчина…»

…В точности ли так всё произошло на самом деле, или за несколько прошедших потом лет местное население наслоило уже изобретённые народной фантазией подробности, превратив ту историю в яркую местную легенду, – кто ж теперь скажет? Рассказывают, что примчались тогда вызванные гражданами и полиция, и скорая, но к тому моменту от трёх рыл в берцах уже и след простыл, а все так называемые очевидцы тыкали пальцами во все стороны подряд, указывая якобы направления, в которых эти рыла могли исчезнуть. Рассказывают, что забирать тётку и заводить дело полиция не стала, а тётка вроде бы отделалась лишь сильно разбитым лицом и сотрясением мозга средней тяжести, но обошлось без переломов, потому как её спасли два толстенных свитера, напяленных под куртчонку. Но скорая её вроде бы всё же увезла.

А тётку ту никто не мог вспомнить в лицо и даже не смог бы узнать, встреть её на улице. Но одно в той районной легенде, живущей, обновляемой, любимой, так и осталось неколебимо и навечно: молодчина, молодчина тётка!!! Хоть так этим ублюдкам по сусалам, хоть так!

Чувство было такое лёгкое, парящее, такое солнечное, словно новорождённое ангельское дитя, которому, однако, не суждено узнать ни безнадёжность, ни черноту жизни, потому как дитя это – не жилец. Так влюбляются лишь в детстве и розовом отрочестве: внезапно, безоглядно, бескорыстно, без тяжёлой беспросветности и безысходности ожиданий, не требуя никаких жертв, не думая о последствиях. И эта давным-давным-давно засохшая и забытая розовость вдруг настигла Таю – Т-а-ю!!! – повисшую в возрасте ровно между 50 и 60 годами! И ЭТО БЫЛО УЖАСАЮЩЕ!!!

А произошло, собственно, глупейшее стечение обстоятельств, такое же случайное, как сочетание разноцветных стёклышек в детском калейдоскопе. Тае мучительно не хватало тех денег, которые складывались из пенсии и курьерского её заработка, а ни на какие тучные денежные работы её не брали из-за сморщенного возраста, так что она наконец устала барахтаться и взяла в качестве подработки то, что подсунула судьба: раздавать по утрам бесплатную газету «Метро» на выходе своей же станции метро – с 7 ровно до 11 утра, недорозданные газетки, если оставались – оставлять на специальном стеллаже, после чего – мухой курьерить. Оплата – с гулькин хрен, но других вариантов для Таи не было: у сына она денег просить не хотела, потому как у него же своя семья, а больше никого из близких родных вообще не было.

Раздавать газетки – не самая мерзкая работка, есть несравнимо мерзее, однако уж и полюбить её можно, только если с детства о ней мечтать. Никаких особых требований нет, надо лишь иметь крепкие лосиные ноги с толстыми копытами, мочевой пузырь из нервущейся резины, лужёный желудочно-кишечный тракт, многорукость Шивы, круговое многоглазье гималайского паука, нержавеющие шарниры в шее, стальной хребет в спине, нервную систему коалы, ну и осенью-зимой-весной всё это должно быть облечено в какую-нибудь толстую шкуру, иначе от ледяных турбулентностей в вестибюле метро всё тулово превращается в вечную мерзлоту, а руки, точнее, пальцы мгновенно становятся бесчувственными обледеневшими деревяшками, к тому же быстро чернеющими от газетного шрифта. Раздавать же в перчатках немыслимо: они сильно мешают отслаивать газетки одну от другой.

Тая начала газетить в первых числах октября и неимение всего перечисленного жалостливо к самой себе осознала уже через два-три дня работы. Шкуру ей заменил толстый старый пуховик, ничего же остального из названного у неё не было. Эти же два-три дня ушли на то, чтобы приноровиться к подъёму своего тела ровно в 5.30 утра, однако было в этих ранних вставаниях что-то необъяснимо волнующее, похожее на начало жизни. А потом надо было приноровиться и к тому, что сумасшедшая рабочая утренняя свистопляска начиналась без времени на раскачку, сразу с 7 утра, когда с двух подъёмных эскалаторов (особенно с 7 до 9 или даже дольше) буквально прёт лавина трудового люда: никаких мыслей и чувств в это время не было, лиц Тая не различала, видела лишь руки-руки-руки, выхватывающие у неё заранее приготовленные для раздачи газетки. Иногда Тая бормотала, тихонько смеясь самой себе: «Да что ж вы, как овцы…», но понимала, что после 11 часов она и сама становится такой же, несущейся в плотном гурте, овцой.

Вообще же весь этот метровестибюльный микромир, если смотреть на него как бы сверху, распластавшись над ним совсем невысоко, подобен бесконечно меняющемуся, передвигающемуся пространству Вселенной, каким его изображают в фантастических фильмах, с его свистящими кометами, метеоритами, закручивающимися вихрями, протуберанцами, космическими ветрами, рождающимися и умирающими звёздами, планетами, где всё друг с другом связано и самостийно одновременно: эти сумасшедшие завихрения людских потоков во всех направлениях, столкновения и отталкивания, где никто никого не видит, какие-то вдруг внезапные происшествия, неумолчный гул, слитый из множества разных звуков, а у всех несчастных сотрудников ещё и ненормированная чехарда смен, в том числе и с 5 часов утра. Здесь нет трудового коллектива как некоего конгломерата коллег, работающих бок о бок в одном часовом промежутке времени, здесь нет возможности вести друг с другом разговоры за жизнь, глубокомысленно топтаться в долгих перекурах, отмечать общими застольями праздники. Чтобы опамятоваться в этом вихре, попав в него на работу, нужно несколько дней, что и ощутила на себе Тая.

И вот, почти как в сказке, ровно на третий день Таиного газетничанья в бурлящем котле вестибюля нарисовался ОН, просто подошла его смена – досмотрщика багажей службы безопасности. И не было никакого объяснения тому, почему из всех досмотрщиков только и именно ОН ухватил за рукав пробегавшую мимо него к своим стеллажам Таю, тормознув её лишь для того, чтобы познакомиться: Тая уже давно не была ни чудесно хороша собой, ни чудесно стройна, спокойно выглядела на свой полтинник с небольшим, минимально заботясь о своей внешности лишь настолько, насколько было необходимо, чтобы не вызывать оторопи или отторжения у людей, с которыми ей во множестве приходилось встречаться по курьерской службе. Ну, сохранились, кажется, в её лице ещё остатки прежней миловидности, и не была она ещё отвратительно бесформенна фигурой, и часто забывала стереть с лица привычное выражение смешливости – ни от чего, просто так. И вдруг ОН хватает её за рукав и тормозит… Да ведь она же наверняка прежде миллион раз просвистывала мимо него, вбегая в метро, но не видя ничьих лиц перед собой, как, впрочем, и все граждане, бешеными колобками катящиеся на работу.