Татьяна Фро - Нити богинь Парок

Его звали Сергей, он быстро что-то говорил Тае и смеялся, и она что-то отвечала, и было почему-то легко и парусно, как в ранней юности. Она неотрывно глядела в его лицо, уже безвольно понимая, что весь мир с треском проваливается, а сама она кувырком летит в бездонную пропасть ко всем чертям собачьим вместе со своим гундосым рассудком, что вот сейчас, в этот самый миг она пропадёт глупо, тупо, как-то по-детски, просто от этих изумительно синих-пресиних смеющихся глаз, в которых прыгали, кривлялись и строили рожицы сумасшедшие весёлые чёртики, от изумительных лучиков-морщинок в уголках глаз, от изумительно озорной физиономии, от изумительного звонкого его голоса, его смеха, порывистой живости всех его движений, весь он был похож на свежий ветер, и так хотелось тихо прикоснуться пальцами к его морщинкам у глаз… Он не был красавцем и уже давно не был юношей, но всё это не имело значения… Серёжа, Серёжа, Серёжа-а-а-а… А само-то падение в пропасть длилось не более пары минут, да и разговором это нельзя назвать, так – пунктир и не более того. Морок, несусветная глупость…

Это дармовое, нелепое и непрошеное счастье обрушилось на Таю всей своей лёгкостью столь неожиданно, что она не успела ничего предпринять, поставить зубастый капкан, чтобы сразу и намертво прихлопнуть вовсе ненужного ей ангелочка. Но к несчастью, от счастья нет лекарства, и когда оно вдруг хватает за сердце и сжимает его до розовых облаков, то остаётся лишь одно – расслабиться и переждать, ведь эта болезнь под названием «счастье» проходит сама собой и очень быстро, но… может, вот ради этих редких дивных крупиц уже стоит жить, а не отвергать жизнь, а?

Когда Тая осознала, что влюбилась в мгновение ока на пустом, в сущности, месте, она в первый миг пришла в ужас: сочетание отроческой чистоты и розовости чувства с её реальным возрастом увиделось ей столь омерзительным, сколь омерзительна и карикатурна без меры размалёванная старуха в стремлении выглядеть девушкой. Тая была уверена, что будь вся эта оказия не кусочком её жизни, а событиями фильма на экране – о-о-о!!! каким сочным поводом для махрового ёрничанья, испражнений квазиостроумия стал бы такой простенький, примитивненький сюжетец: влюблённая старуха, взлетевшая на облако, которой вот этого и более чем достаточно. Поэтому Тая проглотила свою живую, бьющуюся в таком простом счастье влюблённость молча – молча ото всех-всех, ото всего света, ни единому человеку не рассказала она о своей внезапной оказии.

Однако ведь она же ещё не была законченной, к тому же раскрашенной, старухой, а Серёжа уже давно не был юношей, и ещё Тая точно знала, что ангелочек над ней – не жилец, и она вдруг махнула на всё рукой: ну и пусть всё идёт, как идёт, и пусть всё закончится, как закончится, плевать! Эта дивной чистейшей прозрачности влюблённость была даже чем-то смешна в своей абсолютной нетребовательности и немоте, и Тая не только не ждала, но и не желала никакого «взрослого» продолжения этой счастливой глупости. И вот тогда кто-то в Таиной душе тихонько и нежно запел тоненьким голоском сначала такое любимое бачуринское

А потом такое же любимое новелла-матвеевское

Тая всё так же скакала по утрам, раздавая газетки, только теперь при этом без конца мурлыкала себе под нос всё одно и то же: то бачуринское, то матвеевское, от начала до конца и – опять, и – снова, ей не надоедало. А ещё она всё время вспоминала слова Гены Шестопала из безумно любимого ею и миллион раз пересмотренного фильма «Доживём до понедельника»: «…человеку необходимо состояние влюблённости, иначе просто скучно жить…»

И вот уже наступил конец ноября, на улице была серость, хмурость, то дождь, то снег, Тая была постоянно простужена, но – как же ей было хорошо: счастье – это особое, парящее в прозрачной синеве состояние души, и оно никак не связано ни с какими перепадами настроения и самочувствия, ни с какими погодами и временами года, оно и рождается, и живёт само по себе, совершенно преображая окружающий мир в глазах влюблённого человека. И когда Тая вбегала по утрам в вестибюль метро и видела заступившего в свою смену Серёжу, ей хотелось обнять и любить всех – всех-всех, весь мир, сделать счастливыми всех-всех-всех, эх, знать бы только как! Они по-прежнему лишь перебрасывались на ходу быстрыми весёлыми, ничего не значащими вопросами, ответами, фразами и – всё! Дальше – она на своём месте, он – на своём. Ни единым словом, ни единым взглядом не выдала Тая себя Серёже, и в этой полной свободе от пригвождённости двух людей друг к другу была такая лёгкость, которую так точно и прекрасно высказала лишь Марина Цветаева:

Это уж много позже, спустя, наверное, 500 миллиардов лет, когда Светило погасло, а Вселенная остыла и прекратила существование, тогда только – из далёкого далека, из далёкой новой Вселенной своей жизни Тая чётко увидела, что та маленькая ангельская нежность на грани рождения любви была всего лишь рикошетом её 14-летнего бабского одиночества, в которое она сама же себя добровольно замуровала после смерти очень сильно любимого мужа, которому не захотела искать замену. Эти 14 лет одиночества оказались миной замедленного действия… Может быть, тут ещё вклинилась некая не объяснимая никакими разумными доводами, скрытая составляющая, та самая, которая почему-то тянет вот к тому, к тому человеку, а вот от этого, который и гадости-то никакой не сделал и не сказал, почему-то отталкивает. Надо или не надо искать этой загадке объяснение, разгадывать её? Или всё оставить как есть? Во всяком случае, Тая оставила как есть.

Тая ярко помнила, что такое вот состояние счастья она испытала, когда Игорь, муж, через 20 лет супружеской жизни и совсем незадолго до своей смерти сказал ей, что она даже представить себе не может, как сильно он любит её сейчас, ещё глубже, чем в юности. И, конечно, любое счастье – лишь крупицы мгновений в жизни, и прав, прав был милый гениальный Антон Павлович Чехов, когда в одном из писем ответил на уговоры Суворина жениться: «…счастье каждый день, от утра и до утра – я этого не вынесу…»

Чем закончилась тогда Таина влюблённость, так и не переросшая в любовь? Да тем, чем и должна была закончиться, и ничем другим.

Тая прогазетничала ровно три месяца – до конца декабря – и уволилась, потому что даже эти несчастные газетные гроши работодатели платили лишь тогда, когда сами считали нужным, и заработанные ТРУДОМ деньги у них надо было вымаливать, да ещё слушать при этом истерики бухгалтерши.