Аше Гарридо - В сердце роза. Книга странствий Эртхиа

Пусть ей не хватало свежести, что ж. Зато у нее была власть. Она могла одарить, она могла шепнуть словечко. Многое по-прежнему держалось на евнухах в царском дворце, а дворцовые евнухи издавна были на ее стороне, да, – и не на стороне сына рабыни, назвавшегося царем. И у Хатнам Дерие было чем завлечь и удержать при себе мужчину из настоящих, кто не падок на преходящие прелести луноликих, кому кружит голову единственное, что достойно мужчины: власть и могущество. Это у Хатнам Дерие было. А что касается тайных тропок, которыми пробираются нежные пальцы и губы, то оказалось, что в этом Эртхабадр, да не будет Судьба к нему милостива и на той стороне мира, ничем не отличался от прочих, спасибо ему за уроки. Пригодились.

Разве не тот победитель, кто пережил своих врагов? Не тот, кто насладился местью? И разве не Хатнам Дерие пережила и ненавистную соперницу, и обезумевшего от низкой страсти мужа? А местью она насладится – не спеша, как подобает. Уже наслаждается. Каково там, на другой стороне мира, знать Эртхабадру, как сладки здесь ее ночи, сладки последней спелостью плодов, истекающих ароматом и соком, о!

– Сладкий мой, ты придумал, как устранить ненавистного?

– Ашананшеди, – отвечает мужчина. – Препятствие неустранимое.

– Да, если ты желаешь ему только смерти.

– Чего же еще?

– Растоптать, унизить хуже, чем он был унижен прежде, опозорить таким позором, которого он не знал еще!

– Ашананшеди.

– Но против того, кого он сам введет в свою опочивальню – что сделают ашананшеди? Так опозоренный, он не царь, и ашананшеди ему не защита.

– И – костер?

– Сладкий мой…

В тот час, когда царь принимал утренние приветствия придворных, Ахми ан-Эриди попросил позволения сказать ему что-то, не предназначенное чужим ушам. Акамие указал ему глазами на балкон, и сам не замедлил выйти туда, едва отпустил приближенных.

– Есть человек, осмелившийся складывать и распевать песни, которые оскорбляют достоинство повелителя. Некий Арьян ан-Реддиль из Улима, живущий ныне в Аз-Захре.

– Ему позволяют петь эти песни? – приподнял бровь Акамие.

– Уже нет.

– Чем же он занимается теперь?

– Поправляется после ранений. Я взял на себя смелость распорядиться доставить его во дворец, но он оказал сопротивление.

– Ты сделал хорошо. Тяжелы ли его раны?

– Он скоро сможет предстать перед тобой, повелитель. Если ты того пожелаешь.

– Скажи мне, Ахми, много ли еще таких, распевающих песни?

Ан-Эриди молчал.

Когда-то восшествие на престол именно этого сына Эртхабадра повергло вазирга в ужас. Но теперь он знал уже, что повелитель ему не враг, а, напротив, ставит его очень высоко среди прочих советников. Были у ан-Эриди и другие опасения, но они рассеялись или почти рассеялись за время, которое младший сын Эртхабадра сидел на троне. Царь был далек от того, в чем его обвиняли непристойные песенки, во множестве распространившиеся по всему Хайру.

– Много ли? – настаивал Акамие.

– Как это возможно? – отвел взгляд Ахми. – В Хайре всегда почитали волю Судьбы, избирающей правителя.

– Так оно и было. А теперь – нет.

– Это ложные слухи… – поспешил успокоить царя ан-Эриди. – Этого нет и быть не может!

Акамие не стал больше спорить. Вместо этого распорядился:

– Певцу предстать передо мной, как только сможет. Хорош ли лекарь при нем?

– Своего приставил, – заверил ан-Эриди.

– Он, должно быть, молод?

– Певец?

– Певец.

– Молод.

Акамие вздохнул. Те, кто старше, молчат. Чем-то обернется их молчание?

– Как на ноги встанет – сразу ко мне. В Улиме народ крепкий. Так?

Ахми поклонился.

Акамие отпустил и его. Этот день был днем разлуки: провожали Эртхиа. Через ашананшеди, охранявшего ночные покои, еще два дня назад Акамие передал Дэнешу приказание не показываться ему на глаза, поджидать Эртхиа у городских ворот. И теперь изнывал в нетерпении: уехал бы брат скорее, ничего бы уже нельзя было изменить. И от такой вины перед Эртхиа стыдился смотреть ему в глаза. И в другой раз Эртхиа заметил бы, пристал бы, выспросил бы все. Но теперь и сам был как не в себе, то комкал фразы, торопясь отправиться, то принимался допрашивать отвечавших за сборы и припасы, все ли уложено и в достаточном ли количестве.

И вдруг как ветром повеяло: час пришел. Ни слова больше не говоря, они обнялись, и Эртхиа шагнул с крыльца. Ему придержали стремя, он ловко уладился в седле, разобрал поводья. Один взгляд: прощай – прощай. И мир стал огромен, а дворец – крохотен. И Эртхиа в нем не умещался, и его понесло ветром далеко-далеко.

Весть о заразе примчалась в Аттан вместе с несколькими случайными путниками, порознь ехавшими в столицу и заночевавшими в хане, где объявился больной степняк. Караван в город не вернулся – опытный вожатый увел его прочь из Аттана другим путем, пока не поздно, рассчитывая, что, пока будут они ходить за две пустыни и три моря, мор обожрется и уйдет восвояси. По базару известие разнеслось мгновенно, а наутро в Совете об этом узнал и государь Ханис: самые видные люди базара входили в Совет, и первый среди них был Атакир Элесчи.

– Нет у нас больше споров с удо, – сказал глава купцов. – Не с кем будет спорить, да скоро и некому. Дед мой рассказывал о такой заразе, а ему – его дед. Потому степи и лежали пустые. В прошлый раз все перемерли. Это у нас бывает.

– Да, – сказал Ханис. – Я читал об этом в книгах царствований. На языке тех, кто жил в степи до прошлого мора, эта болезнь называлась хасса, что значит «погибель».

– Точно, погибелью и звали, – поддержал другой купец, и кивком подтвердил его правоту предводитель сословия воинов. На два главных сословия издавна делился народ Аттана, и как ни старались, ни одно, ни другое не могло взять верх, а Солнечные боги следили, чтобы так оно и оставалось. Теперь в Совете появилась третья сила – кочевники, и старые соперники объединились, чтобы удержать влияние в руках коренных аттанцев.

– Ну, если это погибель, – сказал, подумав, воин, – то от нее спасение одно: бежать куда глаза глядят и вернуться года через три, а лучше через пять. Тут войско не защита.

– Всем не разбежаться, – возразил Элесчи. – А базар? Разве можно лавки без присмотра оставить? Полно дураков, кому и смерть не страшна, лишь бы чужое добро в руки. Да и кому нужен нищий в чужих краях? А у кого все имение в товар вложено? Нет, бежать некуда. Если в Хайр – так это прямо через заразу. Все равно не уберечься. А в другую сторону за степью пустыня, а в пустыне поречная страна Авасса, а там любой чужестранец – законная добыча. У меня, положим, там свои люди есть, я там за гостя, мне иначе нельзя, я оттуда пшеницу вожу, и в Удж прежде другой дороги не было, через Авассу ходили. Есть у меня там свои люди. Ну, положим, не у меня одного. Тарс Нурачи охранную грамоту имеет от жрецов храма Обоих Богов. Чем-то он им так угодил… А что делать тем, у кого нет в Авассе связей? В горы уходить? Так не все равно, от заразы умирать или от голода и холода? Нет, Канарчи, где это видано, чтобы вся страна взяла и от заразы убежала?