Виктор Бычков - Сопка с проплешиной. Рассказы

Получалось, что партизаны сейчас – самые главные враги не только для немцев, но и для папиных друзей.

– В Листвянке, сволочи, полицейский участок разгромили, повесили старосту. А двоих наших товарищей застрелили, – делился как-то раз дядька Макар. – А это мой старший брат Ванька с сыном Колькой. Двоих сродственников, суки, жизни лишили.

– Староста доводился двоюродным братом моей мамке, – добавил молодой полицай. – Так что и моего сродственника… царствие небесное, – и перекрестился.

– Да-а, – тянул за столом папа, – дела как сажа бела, – и нервно барабанил пальцами по столешнице.

– А что нам делать, Василий Николаевич? – спрашивал Сёмка Глухов. – Немцы ведь гарантировали, что ещё чуть-чуть, вот-вот и Москве хана. И Красная армия сбежит за Урал. Оказывается, что свои же, местные, козни строят. Как тут раньше срока богу душу не отдать, а, Василий Николаевич? И красные вроде как упёрлись под Москвой, не сдвинуть.

– Галстук готовься примерять, – зло хохотнул дядька Макар.

– Какой ещё галстук? – не понял Сёмка.

– Сталинский. Верёвку на шею, во какой, если раньше богу душу не отдашь, – разъяснил папа, и стукнул кулаком по столу. – Беречься надо, вот что я вам скажу. И молиться, чтобы немцы свернули голову большевикам.

– Это вряд ли молитва тут поможет, – махнул рукой дядька Макар. – Напирают красные, дураку понятно. Я ещё по той войне помню, что в четырнадцатом годе началась. Я ж был на ней, воевал против немцев тогда.

– И что? – Сёмка ближе подсел к рассказчику. – И что, дядя Макар? Какая думка? Что скажешь?

– А то, друг мой ситный, – продолжил дядька, – что если упёрся наш мужик копытами в землю, то уже не сдвинешь. Тут уж хоть молись, хоть не молись, а заупокойную разучивай, чтоб, значит, в рай попасть. Он же, мужик наш, и сам сдохнуть готов, но и противника за собой потянет.

– Вот, я же что тебе говорила, дурная твоя голова? – всхлипнула мама.

– Замолчи! – повысил голос папа и снова стукнул кулаком по столу. – Ещё бабушка надвое гадала, а ты уже заупокойную затянула. Не хорони раньше времени.

– Ну-ну, – только и смогла сказать мама в оправдание.

– А в случае чего, – робко произнёс дядька Макар, – надо будет вместе с немцами того… этого. Жизни нам уже не будет, если красные вернутся. И семьи подготовить, собрать добро, то да сё.

– Это точно, – безнадёжно вздохнув, согласился папа. – И спрятаться негде. Значит, с немцами отступать пойдём.

…Тот день Надя запомнила надолго.

Хотя с утра и до вечера он был ничем не примечателен в общей череде дней осени 1942 года.

Мама, Надя и маленький Даник почти весь день были то в огороде, то во дворе, потому как было тепло, солнечно, паутинки летали.

Папа чуть задержался в соседней деревне в комендатуре, и к ужину домой ещё не пришёл.

Мама накормила уже и Надьку, и Данилку, собиралась укладывать их спать, как вдруг где-то в окрестностях раздались выстрелы.

Хозяйка тут же завесила окно в задней хате тёмной тряпкой, детей отправила на печку, велела спрятаться за дымоходом и носа не казать.

– Цыть! – прикрикнула мама. – Чтоб и голоса вашего я не слышала!

Но лампу, что была подвешена к матице посредине избы, не погасила, а лишь прикрутила чуть-чуть фитиль, притушила.

Надя поняла – это для того, чтобы они с Даником не боялись в темноте.

Ещё Надька не успела рассказать братику тут же ею придуманную сказку, как во дворе послышался топот и в избу ввалился папа.

– С-с-суки! – с порога прохрипел он. – С-с-суки! Макара и Сёмку убили, сволочи. Я еле ушёл, догадался в канаву прыгнуть, а эти… а эти, и-э-эх, раз туды твою налево, – скрипел зубами папа. – В рубашке родился, точно.

– Что случилось-то? – кинулась к отцу мама.

Со слов папы Надька поняла, что папа и его сослуживцы немного задержались в комендатуре и отправились пешком домой.

Было уже темно.

Когда подошли к мостку через канаву, что почти за околицей, на них вдруг кто-то напал.

– Веришь, Макара и Сёмку сразу наповал, – делился папа, то и дело отхлёбывая воду из кружки. – Даже оружие не успели снять с плеч мужики. Как назло, и позвонить в комендатуру нельзя. Потому как какая-то гадина днём раньше телефонный кабель уничтожила, а бежать туда – себе дороже.

На печке было слышно, как стучали папины зубы.

Голос дрожал. Говорил, заикаясь:

– С винтовки стреляли, суки. Я же чую, что винтовка-трёхлинейка. И патруль немецкий не подъехал: то ли не слышали, то ли побоялись.

Надя испугалась, прижала к себе братика.

Тот, словно понимая, молчал и не издавал ни единого звука. Лишь всё прижимался и прижимался к сестре.

Впервые папка лёг спать на полатях, а не на кровати в передней избе.

А уже утром вдруг потребовал, чтобы мама одела сына и подготовила еду на день на двоих.

– Это ещё зачем? – встревожилась мама. – Какого рожна сынок должен с тобой маяться? Зачем таскать его за собой решил? У него разве дома нет с мамкой?

– Не твоего ума дело! – вспылил папа. – Делай, что тебе сказано!

Не помогли ни мамины уговоры, переходящие в скандалы, ни Надькины слёзы.

Папа настоял на своём.

С тех пор папа забирал сына с собой.

– Поехали, Адольф, трудиться, – говорил отец. – В нашей семье лодырей не было и не будет. Привыкай к работе.

Мальчишка с радостью бежал к отцу, лепетал что-то.

Надя и мама изведутся, переживая, пока они вернутся домой.

Надя долго не могла понять папу. А мама не объясняла. То ли сама не понимала, то ли не хотела говорить дочери.

Помогла соседка бабушка Степанида.

– Мальцом прикрывается антихрист, – как-то подслушала Надя разговор старухи с мамой. – Сказывают люди, что партизаны давно охотятся за паразитом, так он мальчишку с собой таскает. Мол, православные не поднимут руку на него при младенце, о как. Его ж подельников уже наказали. Вот он и боится, антихрист. Жить хочет, окаянный. Сыном прикрылся, гадёныш. Это ж… это ж… нет ничего святого у человека, вот что я вам скажу.

– Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, – молилась мама, – спаси и сохрани сыночка моего родного, кровинушку мою ненаглядную, – и осеняла себя крестным знамением. – За что, за что такое наказание на дитё, на всю семью? Чем же мы прогневили бога, что он нас так наказал?

После этого Надя несколько раз пыталась поговорить с Гришкой Кочетковым, с Петькой Манниковым, с Танькой Малаховой, попросить их замолвить хоть словечко своим родным, которые в партизанах, чтобы они её папку с Данилкой не трогали.

– С ним же Даник, Данилка, – убеждала Надя. – А он маленький ещё, кроха совсем, несмышленыш. И такой хорошенький.

– Ага, сейчас! – за всех ответила Танька. – Думать раньше надо было. Кто раненых партизан, что у тёти Зои Пашковой хоронились, выдал немцам? Кто красноармейцев помогал ловить в прошлом году? А кто не спас семью Подольских, которую немцы сожгли в их собственной избе? Ни словечка не замолвил, а ведь там были не только взрослые, но и дети.