Борис Абрамов - Воспоминания о плене

По лицу нашего шофера видно, что ему невыносимо тяжело произнести: «Нет, не могу, товарищ военфельдшер, мест больше нет».

Девушка на секунду опускает голову, стараясь скрыть слёзы. Потом твердо идет к своим раненым.

Шофер снова дает газ. Б. с болью в сердце смотрит на оставленных на произвол судьбы людей. Он старается заглушить эту боль, уверяя себя, что это не так уж страшно, что наши задержат немцев, а там через несколько дней выгонят вообще с нашей территории. А там пройдет, возможно, еще несколько недель, может быть, несколько месяцев, и фашисты будут разбиты и поставлены на колени. Но это только слова, а словами такую боль не заглушить. Несмотря на все самоуверения, у него остается на душе неприятный осадок.

Жабинка. Улицы пусты, кое-где еще вздымается легкий дымок от пожарищ, но здесь уже тихо, не слышно ни канонады, ни свиста пуль, ни крика людей.

Несколько сот метров по улицам Жабинки. Вот и госпиталь… Двор заполнен всевозможными машинами и повозками с ранеными. Между ними, суетясь, бегают санитары, фельдшера и врачи. Один из пробегающих мимо врачей бросает шоферу: «У нас полно, мест больше нет. Поезжайте на Кобрин. Там вас примут».

В голове у Б. мелькают различные мысли и образы. Вспоминаются родители, друзья, товарищи, школа, встает в памяти картина первой минуты, когда началась война.

Вдруг ярче всего вспыхивает образ любимой, и думается ему: где-то теперь она, увижу ли ее еще. Но это только на миг. Мысль, что родина в опасности и сожаление о том, что он с первой же минуты по воле капризного случая исключен из рядов ее защитников, затемняет всё.

В такую минуту хочется вскочить, на полном ходу выскочить из машины, побежать обратно, подобрать по дороге какое-нибудь оружие и, влившись в общие ряды, бить, бить немцев без пощады и сожаления за то, что они посмели затронуть самое дорогое, самое близкое – Родину, за то, что они посмели своими грязными лапами смять и разрушить самое прекрасное в жизни людей.

Но, сделав попытку приподняться, он со стоном падает и впадает в полубеспамятство. В душах соседей происходит, очевидно, такая же смена мыслей. Многие с решительными лицами пытаются приподняться, но снова со стонами падают обратно.

Б. временами трясет лихорадка. Ему холодно, так как всё обмундирование на нем еще не просохло. Кто-то из легкораненых бросает ему какую-то куртку. Укрывшись, он немного согревается. К тому же солнце начинает уже слегка пригревать.

В воздухе начинает нарастать знакомый уже гул немецких самолетов, и из-за леса вырываются пять немецких штурмовиков. Шофер быстро сворачивает в сторону от дороги и ставит машину в тени деревьев. С противоположной стороны, от Кобрина, доносится новый, также хорошо знакомый рокот. Б. думает: «Это наши! Сейчас встретятся. Каков будет исход?»

Еще несколько секунд, и едущие в грузовике становятся свидетелями первого в их жизни воздушного боя.

Рев самолетов смешался с треском пулеметов. Из грузовика следим с замиранием сердца за происходящим в воздухе. Один за другим падают два наших самолета. Сердца зрителей замирают, руки сжимаются в кулаки. Но вот следует вздох облегчения: это летит вниз один немецкий самолет и уже загорелся второй. Снова один за другим падают два наших самолета. На земле многие зажмуривают глаза: им тяжело видеть гибель своих. Три оставшихся истребителя, расстреляв, очевидно, все боеприпасы, вынуждены уходить. Печально смотрят им вслед раненые с грузовика.

Немецкие самолеты делают еще круг над местом боя, ложатся на обратный курс и исчезают за лесом. Наступает глубокая тишина, словно за несколько секунд до этого тут ничего и не происходило. Только в полукилометре от дороги дымятся еще останки какого-то самолета.

Шофер выводит осторожно грузовик опять на дорогу и, набирая скорость, мчится к Кобрину. Один за другим мелькают километровые столбики. В кузове не слышно даже стонов тяжелораненых, все удручены и подавлены только что виденным. Некоторые после сильного нервного потрясения впали в полубеспамятство, другие дремлют, закрывши глаза.

Уже недалеко Кобрин.

Воздух снова наполнен ревом и воем. Высоко в голубом небе, делая головоломные фигуры, кружатся четыре самолета. Раненые в грузовике с тревогой открывают глаза и поднимают головы. Вглядываются внимательнее и видят одного И-16, отважно борющегося с тремя мессершмидтами. Раненые с напряжением впиваются взглядом ввысь, руки их судорожно вцепляются в соседние предметы. У всех захватывает дыхание.

И-16 идет прямо в лоб на одного мессершмидта. Еще несколько коротких мгновений, и они столкнутся…

В грузовике напряжение возрастает до последних пределов: некоторые даже приподнимаются и неподвижно, не дыша смотрят вверх, где должна произойти драма…

Но летчик-немец не выдерживает напряжения, сходит с линии и в тот же миг, выбрасывая густые клубы дыма и огня, летит вниз и рассыпается где-то на полпути до земли. Хотевший было вырваться вздох облегчения замирает на губах у зрителей: два других мессершмидта, атаковав И-16 с боков, встретившись, спокойно разошлись в воздухе, а И-16, кувыркаясь, полетел вниз.

Но вот его мотор заревел снова, как бы с удвоенной силой.

Мощный рывок вверх под брюхо одного из мессершмидтов, несколько очередей, и немец, загоревшись, падает вниз. Разделавшись со вторым, И-16 атакует последний мессершмидт, пытающийся уже удирать. Но проходит несколько мгновений, и он, закувыркавшись, рассыпается в воздухе.

Из грузовика раздаются радостные возгласы, на глазах у всех блестят слёзы. Они с восторгом глядят вслед удаляющемуся герою воздуха.

Уже начинаются первые домики Кобрина. В городе царит необычайная тишина, как будто бы всё здесь вымерло, что абсолютно не вяжется с радостным, полным жизни сиянием начинающегося дня. Грузовик останавливается перед белым одноэтажным зданием, скрытым в тени деревьев. У железных решетчатых ворот стоит уже несколько автомашин.

Санитары, сняв нас с машины, могущих идти направляют в перевязочное отделение для легкораненых, а остальных уносят на носилках. Медперсонал состоит в основном из поляков (местных жителей).

Я направляюсь направо в открытые двери, откуда доносятся голоса и стоны. Две большие комнаты битком набиты ранеными. Несколько врачей и фельдшеров, обливаясь потом, делают перевязки. Приходится ждать долго. Прошло около десяти или пятнадцати минут, чувствую, что начинаю терять сознание. Заявляю об этом доктору. Он смотрит на мой ожог и говорит: «Вам надо в другое отделение, к тяжелораненым». Держась за сестру, с трудом перехожу через дворик в указанное отделение. Сестра сажает меня на диван и говорит: «Обождите».