Борис Абрамов - Воспоминания о плене

Немцы кормят нас тоже сравнительно неплохо: около 600 граммов нашего черного хлеба и три раза – густые, почти каши, супы, хорошо заправленные маслом либо салом.

Эти посещения (женщин) продолжаются в течение всего дня. Они и приятны, так как чувствуешь заботу и любовь со стороны своих, и беспокойны, так как из-за голосов и плача нет возможности спокойно полежать или заснуть.

К 20.00 посещения прекратились. Я снова беседую с Окой, которая заступила на ночное дежурство. Она рассказывает мне, что немцы сбрасывают листовки, в которых призывают сдаваться в плен. Она обещает принести какую-нибудь из них.

Уже начинает смеркаться. Поздно. Большинство раненых спит, либо находится в бредовом полузабытье. Для того чтобы им не мешать и продолжать разговаривать, она полулежит рядом со мной. Я не спускаю глаз с нее. У нее большие горящие глаза, какая-то особенная нежно-розоватая, как бы прозрачная кожа, от ее тела исходит какой-то приятный, влекущий запах. Так и хочется притянуть ее к себе и покрыть поцелуями. Меня охватывает нервная дрожь. Она, видимо, не поняв причины, начинает нежно гладить меня по голове. Но это не помогает, она пытается меня успокоить и несколько раз осторожно целует меня в щёку. Я лежу ничком. Когда она наклоняется еще раз, я рывком поднимаю голову, так что она даже несколько испугана, и своими губами ловлю ее губы. Она хочет отдернуться, но уже поздно: я левой рукой, которой могу двигать, хватаю ее за шею и присасываюсь как пиявка к ее губам. Сначала она противится, но потом сама отвечает долгим и горячим поцелуем, от которого у меня начинает кружиться голова, и я впадаю в бессознательное состояние. Когда я прихожу в себя, уже светает. Ока дремлет на стуле посреди комнаты.

В семь часов врач делает обход и записывает на перевязку. Я тоже попадаю, так как у меня повязки совершенно промокли от гноя и от них невыносимо воняет.

Сегодня происходит мое первое знакомство с нашей кастеляншей – пожилой полячкой. Очень неприятная, злая женщина. Почти в каждом ее слове сквозит неприязнь к русским. На каждом шагу она старается подставить ножку нашим работникам. Особенно придирается она к Оке, так как Ока – еврейка.

У меня сегодня очень плохое состояние. Виновата в этом, очевидно, уже устаревшая повязка. Не могу есть завтрак, так как нет аппетита. Ока откуда-то приносит два сваренных всмятку яйца и кусок белого хлеба с маслом.

Около десяти часов меня относят в перевязочную. На столах люди корчатся и стонут от боли.

Мои повязки разрезают на обоих боках ножницами. Они в некоторых местах приросли. Отмочить их уже нельзя, приходится отдирать с кусочками мяса. Промывают всю обожженную поверхность сначала перекисью водорода, потом дезинфицируют крепким, почти фиолетовым раствором марганцовокислого калия. Во время промывания я еле удерживаюсь от крика, ибо испытываю такую боль, словно у меня снова всё горит.

Часа через два после перевязки состояние мое немного улучшается. Перед обедом снова пришла Ока и принесла «Джангар», посидела немного со мной и ушла выполнять свои обязанности. Я стал читать «Джангара».

Сегодня было опять много посетителей. Пожалуй, даже больше, чем вчера. Сегодня я получил постельные принадлежности и пару белья. Теперь лежу на матраце (раньше подо мной была половина географической карты). У меня большое шерстяное одеяло, простыни и две пуховые подушки. Теперь и лежать стало легче. День прошел так же, как и вчера. Вечером Даша принесла листовку-пропуск для перебежчиков. Неприятная, лживая бумажка. Даша рассказывает, что по улицам немцы гонят много наших пленных. Не хочется этому верить, но это так, потому что число раненых в госпитале непрерывно увеличивается.

Немцы беспрерывными автоколоннами движутся на восток. Большинство, как говорят, гитлеровская молодежь и SS.

Всю ночь снова бредил.

Утром Нина говорила, что всю ночь городил какую-то белиберду, просил отдать комсомольский билет и вспоминал какую- то другую Нину. В семь часов снова был обход. Хотя повязки за ночь уже стали промокать, врач сказал, что еще рано, так как часто нельзя бередить, да и очень много раненых, а нужно пропустить всех. Перевязки в лучшем случае будут делать через два на третий.

После завтрака узнал, что привезли раненого командира 125 с. п. – майора Дулькейта, который после боя под Картуз- Березой попал в плен. До нас дошли сведения, что немцы окружили Белосток, идут на Гродно и на Минск, что Киевский военный округ еще держится, защищая Львов, но, очевидно, будет вынужден оттянуть свои силы под угрозой обхода с фланга.

Вечером Ока принесла листовку, сброшенную немцами защитникам Белостока. Листовка написана с наглостью, на какую способны только немецкие фашисты.

Несколько дней прошло очень похоже один на другой: обходы, перевязки, посещения местных жителей. У каждого из нас в изголовье стоит целый запас продуктов, так как всего принесенного мы не в состоянии съесть.

29-го проездом был какой-то немецкий полковник и заявил с гордым и самодовольным видом, что взят Минск и что уже назначены коменданты всех крупных городов европейской части СССР, в том числе Москвы и Ленинграда. Тяжело поверить, хочется думать, что в действительности дела у немцев идут не так-то уж хорошо, что это только их пропаганда для того, чтобы создать у нас панику в тылу и на фронте. Всей душой рвешься что-нибудь сделать, но чувствуешь себя бессильным, ибо не в состоянии даже подняться с койки.

Следующие дни проходят без особых перемен. Вспоминаем в разговорах с Т. и Окой еще такое недалекое, но теперь уже недосягаемое прошлое. Теперь оно кажется таким дорогим и красивым, а раньше этого не замечал. Хотя у нас и госпиталь, но даже и сюда прокрадывается атмосфера рабства и расового презрения. Дышится и чувствуется очень тяжело после свободной и свежей атмосферы нашей родины.

Сведения о событиях на фронтах получаем самые смутные. Им не хочется верить. Со дня на день ждешь сообщений о том, что Красная Армия, решительным контрударом опрокинув немцев, гонит их обратно. Но таких сообщений нет, и чувствуешь себя всё несчастнее, всё угнетеннее, но ненависть к немцам и жажда мести всё возрастают.

3-е июля. Сегодня ночью ушел один раненый. С утра шум и крик. Таскают наше начальство на различные допросы. Завтрака мы не получили, перевязок не производилось. Нас оставили на весь день без пищи. Но нам это не страшно: каждый имеет у себя небольшой резерв.

Гражданскому населению, здесь их называют цивильными, посещать нас строжайше запретили под угрозой репрессий. Но это их не удерживает. Всё равно некоторые из женщин прорываются к нам.

Кончил за эти дни «Джангар», прочитал «Пламя на болотах» Ванды Василевской и начал ее же «Земля в ярме». Обе книги мне понравились.