Владимир Шапко - Кошка, пущенная через порог

Чтобы как-то отвлечь себя, Юрий Аркадьевич звонил Кучеренке. Спрашивал, как дела с его диссертацией. Рассеянно слушал торопливый радостный голос. Нестерпимо хотелось рассказать о случившемся в аллее университета. И, в конце концов, рассказал. От услышанного Кучеренко надолго замолчал. «Ну, Коля?..» «Дурак!» – сказал, наконец, Кучеренко и повесил трубку. Но всё равно стало на душе легче.

Старый сталинский диван был колыхлив как торфяник. Юрий снова лежал, ощупывал его дерматиновые пузыри.

Он её не узнал, когда она позвонила через десять дней. «Кто? Какая Татьяна?.. А-а, вспомнил! Здравствуйте! Как ваши дела?» Она сказала, что деньги сможет отдать ему завтра. Где и когда это будет удобно? Они договорились на одиннадцать утра, на Маяковской, у памятника.

Она пришла всё в том же колоколистом плаще, бесплечая, как дорожная кегля. Его плащ был хорошо вздут в груди, с ремнём, с погонами. Он улыбался во всё лицо. Она отчужденно смотрела в сторону. Достав из сумочки, отдала деньги. Поблагодарила. Говорить, собственно, было больше не о чем. Он спросил, как она съездила. К близкому человеку. Она нахмурилась, но сказала, что хорошо. Была в Калуге два дня. В Калуге?! Да мы же с вами земляки, Таня! – вскричал он. Я же родился там, жил до десятого класса! Я была в Калуге впервые, сказала она. Ещё раз спасибо. Всего вам доброго. И она пошла от него к подземному переходу. Он торопился за ней, точно не мог догнать. «Танечка, подождите! Может быть, посидим где? А?» Она остановилась. «Сегодня воскресенье. Погода вон не очень». Вверху серовато-сизой простоквашей ползло низкое осеннее небо. «А? Таня?» Он не верил в успех, но она неожиданно согласилась. Он сразу подхватил её под руку, повлёк со ступеней под землю обратно наверх.

В кафе она умудрялась на него не смотреть. Её колоколистый плащ висел на стоячей вешалке рядом со всеми его ремнями и погонами. Когда он говорил, взгляд её блуждал по столу. Её ореховые глаза кошки не вязались с тёмно-рыжими волосами и очень белым лицом. Она казалась отчуждённой, недоступной. Но почти сразу на всё соглашалась. Он предложил по бифштексу – она согласилась. По бокалу шампанского – пожалуйста. Ещё по одному – как хотите, Юрий. Это было какое-то безвольное отчуждение. Так ведут себя, наверное, люди в тюрьме. Он уже хохотал за столом. Размахивал ножом и вилкой. Она – лишь слегка улыбалась, вытирая губы бумажной салфеткой. Хотя он видел, что её ореховые глаза подёрнулись хмельцом. За час он рассказал ей почти про всю свою жизнь, перескакивая с пятого на десятое. О её жизни не услышал ничего. Она держалась стойко. Она ускользала даже от прямых вопросов. Вместе с глазами на скуластом лице.

На полной руке уносила поднос с тарелками официантка в короткой юбке. Круглая как кадка. Юрий Котельников галантно надевал на даму плащ.

Медленно шли по Садовому обратно к площади. Он говорил без умолку. Теперь рассказывал о квартире дяди Антона на Кутузовском. Как тот её получил. Он всю жизнь был поваром. Понимаете? Всего лишь поваром. Но поваром знаменитым в Москве. Работал в своё время и вот напротив, в «Праге», и в гостинице «Украина». И в других, не менее известных местах. Сейчас третий год работает в Канаде, в Оттаве, в посольстве. Вместе с женой, тётей Милой. Все посольские приемы и разные фуршеты на нём. Очень любит свою сестру, мою мать, ну и меня, конечно.

Она слушала рассеянно. Всё время поглядывала на часы. Почему-то мужские. А он всё нёс и нёс «про квартиру»: метро рядом! сталинский дом! шестой этаж! лифт! три комнаты! стены – артиллерией не возьмёшь! ванная – пятнадцать квадратных метров! Он, что называется, выхлопывал перед ней товар лицом.

Она коснулась его руки:

– Я приеду к вам, Юрий Аркадьевич. Но – завтра. Сегодня я занята. Напишите адрес.

Она смотрела прямо ему в глаза. И он смутился. Поспешно начал искать блокнот. Потом писал. Вырвал листок. Молчком протянул. Она коснулась губами его щеки и сразу пошла к метро, на ходу сворачивая бумажку с адресом и опуская её в карман плаща. Он стал кричать, что завтра в семь, что встретит её. Она ответила, что не нужно, найдёт дом сама. С сумочкой под мышкой быстро сошла по ступенькам, исчезла в низких дверях.

Он не мог поверить. Она опять согласилась . Как безумный, он начал ходить взад-вперёд. Налетал на людей. Потом зашёл в сквер перед филармонией. Сел. На скамью в середине аллеи. К Театру Сатиры шли зрители. Нетерпеливой радостной колонной заключённых.

…Перед тем, как войти в квартиру, она аккуратно складывала, отряхивала зонт, как дорогую разноцветную птицу. Приняв от неё и зонт, и плащ, он оставил её перед зеркалом поправить волосы.

За столом в гостиной она сидела в глухом чёрном платье, похожая на плотный швейный манекен из ателье. Вчера или сегодня она ходила в парикмахерскую. Метровые льняные мётлы её были ровненько подрублены, надо лбом ей красиво загнули волосяную модную решётку. И опять никакой косметики на лице. Ни туши, ни румян, ни помады. Лицо белое, с проступившим на щеках молочно-розовым светом. Правда, добавились крохотные капельки двух серёжек на розовых мочках ушей.

Он принялся угощать её разносолами, которые приготовил, естественно, сам. Несколько ошарашенной женщине он накладывал на тарелку рыбный салат из сайры, варёных яиц, солёных огурчиков и резаного репчатого лука. Он самодовольно говорил, что рядом с таким кулинаром, каким является его родной дядя Антон (кивок в сторону портрета на стене), просто невозможно не научиться готовить. Заодно он показал рукой и на тётю Милу со сладкими губками в наливных щёчках, тоже дипломированную кулинарку. Однако он обошёл добрым словом мать, висящую рядом с поварами. И Татьяне стала казаться, что та смотрит на сына с укором: чего же ты, негодник, про меня-то ничего не сказал? Рядом со знаменитым братом с курительной трубкой и бабочкой пожилая женщина выглядела скромно: у неё был вислый нос и печальные глаза.

С щегольским подкрутом бутылки он налил в бокал женщине вина. Вина, естественно, марочного, отменного. Сервировка стола была богатой. Сервизные тарелки отображали сталинский урбанистический и виноградный рай. У женщины, которая не очень-то умела даже бить простую яичницу по утрам, голова шла кругом.

– А вы любите готовить, Танечка? – приставал к ней ресторатор, подкладывая на сменную чистую тарелку салат оливье, а на другой край тарелки сельдь под шубой.

Она неопределенно помотала вилкой. Впрочем, вслух довольно мудро сказала: «Было бы из чего».

Он смеялся. Он был счастлив.

После жаркого из кролика мгновенно убрал всё со стола. И подал коньяк и кофе.

Они держали крохотные рюмочки с коньяком одинаково – как цветочки. В телевизоре опять шло награждение. Человек, похожий на очень матёрого голубя, пялился себе на грудь, куда ему прицепляли очередную Звезду Героя. (Тощий прицепляющий изгибался на все лады.) Центральный Комитет Коммунистической Партии Советского Союза стоял как малое молчаливое большинство. Когда пошли поцелуи взасос, – посыпались аплодисменты. И человек долго откашливался. Как трактор. Прежде чем начать скрежетать ответные благодарственные слова…