Марат Гизатулин - Чирчик впадает в Средиземное море, или Однажды бывший советский пролетарий

Туда, в темноту, подальше от ярких прожекторов и громкой музыки. Чтобы не напугать никого и не испортить праздник своим лицом. А то ведь они, глупышки, ничего страшнее тыквы с дырками вместо глаз и носа не видели.

И слава богу!

1

Однажды бывший советский пролетарий был студентом.

В 1980 году у московских студентов были самые длинные-предлинные летние каникулы. Уже в начале мая всех иногородних из Москвы по малым родинам разогнали, а москвичей по стройотрядам рассовать постарались. Чтобы во время Олимпиады эта шелупонь под ногами не путалась.

В те времена у нас страсть как любили и умели устраивать всякие международные форумы, фестивали и олимпиады, чтобы зарубежные гости из окон «Метрополя» или «Националя» могли разглядеть все преимущества социалистического строя перед остальными.

Был, правда, был у всех этих форумов и олимпиад один неприятный побочный эффект – опасность неконтролируемой встречи. Встречи счастливых граждан страны победившего социализма с несчастными гостями из загнивающего ещё пока Запада. Хотя, казалось бы, чего бояться? Это их загнивающие правители, так недальновидно отпустившие свою молодёжь к нам, пусть боятся. Боятся, что увидев все наши прелести, гости, вернувшись домой, позавидуют и захотят у себя сделать такое же или, того хуже, вообще домой возвращаться не захотят. И это бы ничего – мы всех обездоленных рады приютить, но они же, сволочи, пригреваемые на груди, буквально через одного – тщательно замаскированные враги и шпионы. Поэтому далеко от Кремля иностранцев пускать было нельзя, максимум по Золотому Кольцу. А ещё ведь – какая подлость! – замаскированными врагами могли быть даже приехавшие из самых дружественных стран, правителей которых мы усиленно кормили, поили и одевали в знак признательности за дружбу.

Как раз года за четыре до этого я начал слушать радио. Не в смысле «Пионерской зорьки», «С добрым утром» или «В рабочий полдень». И не песенки разные – их мы любили слушать с магнитофона. Катушечного такого, громоздкого, красивого и любимого. Мы все его части специальной фланелькой протирали, смоченной в одеколоне, поэтому он не только сверкал, но и благоухал, как деревенский жених. По радио же мы зачем-то слушали всякие голоса. Не совсем всякие, а исключительно вражеские. Зачем-то слушали. Зачем-то – в смысле потому, что мы знали, что там всё врут, но всё равно хотелось. Чтобы оценить всю низость их падения и нашего величия.

Я был подготовленным комсомольцем и потому слушать их не боялся – на меня госдеп зря деньги потратит. Более других я полюбил «Немецкую волну» – она у нас как-то меньше глушилась, и в определённые ночные часы я с неё даже песенки Булата Окуджава умудрялся на большой катушечный красивый и любимый записывать. Ах да, сказать по сердцу, я специально стал слушать этих мерзавцев, чтобы эти песенки услышать. Ведь на родине ни по радио, ни по телевидению их не крутили. Только из катушечного и благоухающего можно было услышать их, если повезёт где-то найти запись.

Но, оказалось, они там не зря всё-таки деньги госдеповские получали, на голосах этих вражеских. Слушал я, слушал их клевету в ожидании песен, а они нет-нет, да и умудрялись всё-таки по сердцу царапнуть.

Особенно запомнилась передача, где рассказывали про новую книгу основного тогдашнего советского политобозревателя Юрия Жукова. Очень смешная передача была. И с этих пор я радио «Немецкая волна» стал слушать всё больше как источник новостей, а программу «Время» по нашему телевидению как клевету. С программой «Время» получилось особенно легко – они почти не скрывали, что рассказывают не о нас.

Да, Юрий Жуков, был у нас тогда такой политический обозреватель, серийный орденоносец. Не знаю, может быть, только у Рамзана Кадырова орденов сейчас больше или у Аркадия Мамонтова, чем тогда у Жукова. Очень толстый от лубянских харчей и от этого же совершенно беспринципный. Сказать по правде, в те времена у нас все политические обозреватели на Лубянке харчевались, но не все при этом были такими толстыми и беспринципными. Некоторые пытались как-то подмигнуть, и их за это читатели и зрители очень любили и считали чуть ли не диссидентами.

И вот этот Жуков, издававший книги не реже, чем какая-нибудь нынешняя детективистка, выдал очередную. Может быть она «Отравители. Полемические заметки о буржуазной идеологии и пропаганде» называлась? Это мне не помнится, это я сейчас в Википедии посмотрел. И об эту книжонку, конечно, очень тщательно вытерли ноги на «Немецкой волне». Я смеялся в голос, несмотря на два часа ночи. Одна из глав лубянского идеолога, как мне помнится, называлась «Тощая корова капитализма». И эти забугорные злопыхатели от души порезвились тогда над этим названием – дескать, не такая уж она и тощая, Юрий Александрович, не тощее той, от которой вы спецпаёк получаете на улице Грановского. Я тогда не знал ни улицы Грановского, ни спецмагазина на ней. Ну, улицу-то потом я узнал, а вот спецмагазина так и не довелось, к сожалению.

Это было так смешно – препарирование книжонки мелкого, но в то же время тучного мерзавца, что с тех пор я начал более осмысленно воспринимать окружавшую меня действительность. К телевидению всегда был равнодушен, а тут уж и вовсе перестал смотреть. Сегодня-то, с высоты прожитых лет, я вообще думаю, что Зворыкина надо было бы осудить как нацистского преступника за это человеконенавистническое изобретение, породившее мамонтовых и убившее то главное, чем так гордилось человечество – способность мыслить.

Однако, пожалуй, пора вернуться к московским олимпийским студентам. Но не сразу, конечно, сначала я должен договорить про наших друзей и в особенности про врагов.

Так вот, гостей, которых не подозревали в маскировке, в Совдепии очень любили. Про такого писали в газетах, рассказывали по телевизору, говорили, что он сегодня самый прогрессивный и самый талантливый артист, писатель или художник на Западе. Правда и с ними случались осечки – дружим-дружим, а он вдруг в один прекрасный день возьми да и ляпни какую-нибудь недружественную клевету в наш адрес. Ну, например, агрессия против Афганистана ему не нравится. Да, да, вот так прямо мог и сказать, негодяй, которого мы ещё вчера с руки кормили, сердечным другом называли, орденами осыпали! Назвать агрессией временный ввод ограниченного контингента советских войск! И ведь надо же было так извратить смысл понятных слов. Ввод – это же так нежно, аккуратно, чем-то напоминает манипуляцию с клизмой. Тем более – временно! Не навсегда. Кому-то может показаться, что ввод клизмы и ввод войск не совсем родственные действия. А мне это сравнение представляется вполне удачным. Тем более, войска же никто и не вводил, был введен лишь КОНТИНГЕНТ войск, притом ОГРАНИЧЕННЫЙ, а это, согласитесь, совсем другое. Я уж не говорю о том, что это был ограниченный контингент СОВЕТСКИХ войск, и здесь тоже надо чувствовать разницу. Сейчас мало кто уже улавливает эту разницу, но тогда мы её хорошо знали. И чтобы окончательно вывести клеветников на чистую воду, напомню, что весь этот ввод произошёл не просто так, по чьей-нибудь нелепой прихоти, а по просьбам трудящихся, мать их, масс Афганистана! А перед просьбами трудящихся масс любых стран мы никогда устоять не могли, это у нас в крови.