Эпонина Звездная - Повести безымянных

Былой страх перед проявлением природы давно испарился, и парень уже просто наслаждался грозой. Засыпал под её колыбелью, видел в ней часть своей семьи. Гроза, шарф и объединяла всё это квартира. Пусть она и не была такой новой, пусть она была далеко от его работы, ему всегда было приятно возвращаться в небольшое его обиталище, где он не жил по инерции, как было принято, а медленно и задумчиво потягивал черный чай с сахаром, штопал шарф, смотрел на фотографии и не видел конца, который мог ожидать его в любой из дождливых дней…

Комнату залил алый свет, которой постепенно подбирался к морщинистому бледному лицу пекаря. Он смотрел на некогда белый потолок, что с годами начал трескаться и осыпаться, весь покрывшись пятнами от потеков. В первые годы одинокой жизни дом медленно разрушался, ведь старику не было дело до какой-то дыры в крыши, разбитых стеклах в некоторых комнатах. Такая отчужденность от всего на свете привела к постоянным потопам в его комнате. Жестяные ведра и тазики не покидали своего места на протяжении полугода.

Медленно и постепенно он вернулся к прежней жизни и открыл пекарню, продолжив дело предков с новой силой. Жизнь уже начала представлялась ему инерции, он спускался и весь день проводил то в небольшой кухоньке, где всегда горела печь, то у кассы в комнате, которая со временем истратила свое прошлое название и обрела новое.

Трещины были везде: на потолке, на стене, оклеенной обоями и всегда при желании в них можно было заметить необычайную, в какой-то мере прекрасную, идеальную форму, сравнимые с узорами на стекле зимой. Однако узоры со стекол ушли из жизни пекаря (особенно холодных зим нынче у них не было, а снег был такой редкостью, что в его существования трудно верилось), а трещины остались, как напоминание.

Он ждал, когда летняя утренняя заря коснется его старого лица, словно теплая нежная, любящая рука жены. Это было своего рода традиция. Он начинал свой день с утренней зарёй. Словно сказочный феникс, он возрождался с каждым утром. Порой ночами пролет он не мог заснуть, отчего казался больным, усталым, а порой и злым. Однако по-настоящему злого пекаря никто не видел. Серые глаза, что поведали многое, излучали светом. Улыбка согревала душу каждого покупателя. А сколько хороших эмоции было в его выпечке, да в простом ржаном хлебе?

Луч коснулся его подбородка, продолжая подниматься по лицу старика. Губы растянулись в улыбке, и вот он уже готов к новому дню. Пекарь откинул тяжёлое старое и колючее одеяло в сторону.

В доме стояла тишина, прерываемая лишь хождением часов. Минутная стрелка двигалась по циферблату с таким звуком, что он мог слышать её с кухни. Это же не давало ему покоя по ночам. «Да выбрось, ты эти часы», – говорили ему соседи, гости его дома. Да, они ему нередко мешали. Однако привязанность к часам, воспоминаниям душили его в редкие моменты, когда пекарь готов был их выбросить. Но столько теплого и приятного хранили в себе эти старые запылившиеся часы с совой, что и рука не поднималась избавиться от них.

Как сейчас, он помнил, когда и зачем их покупал. С годами особый эффект воспоминаний улетучился, некоторые он просто позабыл, за что не мог себя простить. Эти воспоминания были его ниточкой с семьёй, которой больше нет. Сыновья и дочери выросли и разъехались по другим городам, а отца навестить некому. Однако мужчина не унывал. Он верил, что, хотя бы один из них приедет. Не было важно, что он скажет своему отцу. Лишь бы приехал.

– Лишь бы… – прошептал он хриплым, осипшим голосом. – Иж, старик, совсем в тоску себя вогнал. А ну, взбодрись.

Он слегка ударил себя по щеке: это процедура была привычной для него. Раза два на день он бил себя по лицу, чтобы не унывать. Уныние и одиночество. Вот кто были его настоящими друзьями. С последним он смирился, но с первым пытался бороться. Он вечно напоминал себе, ради чего живёт и продолжает своё дело: для Лили.

Ныне покойная жена пекаря покинула его десять лет назад. Суровый вирус прихватил с собой немало людей в столько небольшом городке как Болонджи. Как бы не сопротивлялась, как бы не верила Лили в медицину, но спасти её таки никто не смог. Года уносили любую память о ней. Старик держался ту единственную нить, что у него осталась, крепко, не отпуская. Почему-то он запомнил её волосы пшеничного цвета, и их запах: они пахли миндалем. Эти жизнелюбивые голубые глаза. Самые теплые моменты с ней.

– Где же ты моя, Лили? – задавал он себе этот вопрос каждое утро. А в ответ всегда раздавалась тишина.

Он мирно наблюдал за часами в ожидании пяти часов утра. Когда же минутная стрелка достигла двенадцати, а часовая пяти, пекарь ударил по матрасу и, оттолкнувшись от него, встал. Он выгнулся, будто кошка под его окном. Донесся неприятный звук хруста костей, как напоминание о возрасте.

Комната была идеально чиста, что и не догадаешься, что в этом доме живёт холостяк. Бумаги на столе были уложены в стопку, на полу стояла урна, в которой не было ни единой бумажки. Комнатушка была на чердаке и имела небольшую высоту, но рост старика позволял ему спокойно жить здесь. Через прямоугольное не занавешенное окно виднелись крыши соседних домов. Под ним сидел черный кот, который был, пожалуй, самым частым гостем пекаря.

Посмотрев на кота, старик улыбнулся и подошёл к окну. Открыв его, он впустил питомца. На улице был легкий холодок, который был так по душе мужчине. Он высунул туловище из окна и вздохнул свежего воздуха. Каждый раз он испытывал необычное чувство: свободу. Казалось, он жил один в достаточно большом доме. Тогда почему он не чувствовал эту свободу? Ответа этому он не знал, но он всё пытался дотянуться до солнца, как Икар. Однако крылья обрезаны, а сам он камнем засел в этом доме.

Каким бы одиноким местом не было его жилище, дом – всегда Дом. Он оберегает тебя от внешних врагов. Он согревает тебя и твою душу в самые трудные минуты. Он ждёт тебя каждый день. Дом – это самое родное место на земле. И это понимал старый пекарь, а дети – нет. Отпуская их на волю, он знал, как же пусто и безжизненно звучали слова его сыновей и дочерей.

Он стоял на пороге дома, оперившись на дверную раму. Жена металась вокруг своего старшего сына, без конца спрашивая его, что он взял и не взял, забыл ли он что-нибудь. А парень лишь презрительно вздыхал, не хотя отвечал на вопросы своей матери:

– Я всё взял и ничего не забыл, матушка, – закончил Оливер, поглядывая на наручные часы, которые подарил ему пекарь на его 16-тилетие.

– Ох, Оли, я же любя, – выдохнула маленькая женщина и потянулась поцеловать своего сына, но тот увильнул от её объятий. Жена немного осела и помрачнела.

– Мне не три года, – оправдывался парень. – К тому, я же вернусь домой. Кому-то же нужно продолжать твое дело. Верно?